Одна из них держала младенца в воздетых руках. Между ножек что-то болталось.
«Сын!»– успел я подумать.
– Поздравляем с дочкой!
«Пупок»,– поправил я сам себя.
Тёща встретила меня улыбкой и поздравлениями – она позвонила в роддом по телефону.
Я занял деньги у Тони и побежал на базар.
Тоня дала мне 25 руб., более мелких у неё не нашлось.
Я метался по базару, скупая букеты роз. Розы, мне только розы. Пока не кончились 25 руб.
Тогда я снова поспешил к роддому, таща этот шар из букетов.
Одноногий инвалид на костылях рядом с пятиэтажкой тёщи радостно мне улыбнулся – он знал куда я спешу.
Сестре в приёмной роддома пришлось позвать на помощь ещё двух, чтоб занести цветы в коридор.
Ира потом рассказывала, что она всё ещё лежала в том коридоре на каталке и розы разложили по всей простыне, но ненадолго, потому что в палату цветы нельзя.
Потом букеты поделили между медсёстрами и акушерками, и те забрали по домам.
Один достался и фельдшерице Кердун, которая с утра заступила на смену.
Неважно! Главное – что ты родилась.
…миллион, миллион, миллион алых роз…
( … египтологи до сих пор спорят зачем прекрасным женским лицам сфинксов приделывали висячую бороду…)
Разгадку показала Ира.
То есть, сначала она показала мне в окно тебя. Белая ткань туго обвивала тебя с головой, оставляя лишь кружок лица с накрепко зажмуренными глазами.
Такая же ткань угловато топорщилась поверх волос Иры, а половину её лица прятала широкая повязка, как у грабителей банков, только белая.
Она отнесла тебя куда-то, снова вернулась к стеклу окна и сказала, что глаза у тебя синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления.
Чтобы сказать это, она отвязала верхние тесёмки повязки, а нижние остались и повязка повисла под подбородком.
( … прекрасное лицо, под ним бородка! Сфинксы только что покормили своих детёнышей – вот что изображали египтяне…)
Увидев тебя зажмуренную в роддоме, я понял, что теперь мне надо охранять не только Иру, но вас обеих.
По возвращении на Красных партизан 26, я ужаснулся от вида двери в нашу узкую спальню. Просто-таки обляпана грязью; из одного сгустка даже свисала волосина.
Я нагрел воды и вымыл дверь с обеих сторон, а потом и оконную раму.
Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.
Когда Тоня передала мне коляску своих детей, чтоб тебе было где спать, то её я тоже вымыл во дворе под окном спальни и понял, что я прав, когда из сборчатых складок верха выгреб кусок засохшего детского кала.
Нет, я никому ничего не сказал, тут никто ни при чём – это у нас с миром разборка, один на один.
В институте у Иры оставался ещё один госэкзамен. Если пропустить, то придётся ждать целый год и сдавать со следующим выпускным курсом.
Однако, ты родилась удачно – сразу после предыдущего экзамена, так что для вашего пребывания в роддоме оставалась неделя отведённая для подготовки да ещё три дня, потому что на курсе четыре группы и они сдают не в один день, а друг за другом.
На шестой день Ира вышла в комнату для посетителей и сказала, что у тебя уже всё в порядке; опасность желтухи из-за разнорезусных родителей миновала, и можно хоть сейчас домой, если выпишут.
Я развил бурную деятельность; побежал к заведующей родильным отделением, доказывал ей необходимость немедленной выписки в связи с госэкзаменом.
Она начала колебаться, но сказала, что нужно распоряжение от какого-то ещё роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то переулке улицы Шевченко.
Я попросил велосипед у незнакомой медсестры – он ждал конца работы прислонившись к стенке здания – и погнал туда.
На автобусных остановках, под бездонным небом с галактическими облаками в недосягаемой вышине, накапливались уже ряды ожидающих. Велосипед проносился мимо них, как метла Маргариты.
Когда я спрыгивал с него у затаившегося в переулке учреждения, ведьмацкий сучонок лягнул меня задним колесом в пах и беззвучно, но радостно заигогокал.
Я вбежал в кабинет, где две женщины дожидались окончания рабочего дня.
Опять начались переговоры и уговоры. Они куда-то позвонили и заявили наотрез – без БЦЖ никакой выписки; завтра сделают прививку и – пожалуйста.
Обратно я ехал помедленней, удручённо вправляя часто спадавшую цепь, вернул велосипед и зашёл в комнату посетителей, где оказалась Тоня.
Я с жаром начал убеждать её, что мы запросто можем похитить Иру и ребёнка, вот только за вещами сбегаю.
Тоня начала обмахивать меня мягким пояском вязаной кофты – жестом «окстись, окаянный!» – и я перестал её пугать, хотя прекрасно понимал, что если не вытащить сейчас Иру отсюда, я непременно её потеряю.
В комнату пришла Ира и вместе с Тоней стала объяснять мне, что один день не играет никакой роли.
Наступил вечер, я проводил Тоню до квартиры родителей, но оставаться в спальне даже с вымытой дверью не мог.
Я снова пошёл к роддому, однако не стал заходить в беседку.
Опять выслушивать крики и вой рожениц у меня не хватило бы сил. Поэтому я отправился в дозор.
Как последний в поле воин-охранитель из дружины дядьки Черномора.
Шёл я замедленной походкой, потому что впереди была ещё целая ночь.
Она оказалась такой тёмной, что проходя мимо пятиэтажки Жомнира я угодил правой ногой в глубокую лужу-выбоину на тротуаре.
Надо же! От дракона увернулся, но рядом с логовом Лавана так опростоволосился.
Я пошёл дальше и под водонапорной колонкой через дорогу от запертых ворот нежинского консервного комбината помыл ногу и выстирал носок.
Из-за поворота к заводу «Прогресс» выдребезжала кавалькада ярко освещённых изнутри, но совершенно пустых автобусов.
Я накрепко выжал носок и одел его обратно.
Так, в одном сухом, втором влажном носке, я пришёл на вокзал.
Дозорному нельзя останавливаться.
Я сделал круг по полутёмному кассовому залу, потом по залу ожидания возле запертого ресторана. Поднялся на второй этаж.
Никогда прежде я не замечал как по ночам меняются глаза людей. Не у всех. Но у некоторых они становятся неестественно остекленелыми.
Таких моё появление пугало и они пытались скрыть свой стеклянный блеск, но я без труда их различал среди ничего не подозревающих пассажиров полудремлющих в ночной тиши вокзала.
Знайте – дозор здесь!
На автомобильном мосту меня застиг дождь. Тихий летний дождь.
Я не собирался идти в Прилуки, поэтому пошёл обратно на Красных партизан.
Дождь не усиливался и не переставал. Мы так и шли вдвоём – не спеша.
Дверь открыл Иван Алексеевич, в прихожей за его спиной виднелась Гаина Михайловна.
– Ты где бродишь? Дождь идёт.
– Он тёплый.
– Может побить тебя?
– Не стоит.
В спальне я сбросил всю мокрую одежду и лёг голым.
Как и во все предыдущие ночи я расправил ночнушку Иры во всю длину и обнял вокруг, чтобы хоть так охранять.
Много позже я узнал, что семья решила будто в ту ночь я ходил на блядки.
Вечером следующего дня я принёс тебя из роддома, завёрнутую в стёганное атласное одеяло и какие-то кружева с тюлью.
Ира шла рядом, с букетом цветов, которые заранее купила Тоня.
Но не розы.