Кусок фанеры 50х60см подмышкой не бросается в глаза и не мешает заходить в автобус, или вагон электрички.
По прибытии в Нежин письменный стол отлично умещался в ячейке автоматической камеры хранения, а портфель ехал на Красных партизан, в узкую спальню под стол с тюлевой скатертью, на котором стояло старое трюмо.
Расходы на хранение фанеры в ячейке составляли 30 коп.; 15 коп. – чтобы установить шифр внутри дверцы и захлопнуть её, 15 коп. – чтобы открыть, набрав шифр с наружной стороны.
Один раз на обратном пути дверь ячейки заклинило. В таких случаях её вскрывает дежурная по вокзалу особым ключом и в присутствии милиционера.
Он предварительно спросил какие вещи я туда поставил.
Чтобы не напрягать мужика, я даже и не заикнулся про письменный стол, но он отказывался верить и в кусок фанеры.
Когда дежурная открыла ячейку, а я, вытащив эти свои 50х60см, отошёл, он ещё долго заглядывал в пыльную пустоту ячейки.
Как говорит наш бригадир, Микола Хижняк – «зазирав, як сорока у кiстку».
А иногда в портфеле я привозил ещё и вещи в стирку, потому что Ира так сказала.
Мне это приятно было, мы как бы становились семьёй, пусть хоть и в тёщиной стиральной машинке.
А вот первый семейный праздник у нас не удался.
Тебе исполнился ровно год и я пригласил Иру сходить в ресторан, она отказалась, потому что Гаина Михайловна была против хождений по ресторанам.
Вообще-то, Ира немного колебалась – пойти, или нет? Но я так и не смог её уговорить из-за своего косноязычия.
Чаще всего оно на меня нападает в бытовых ситуациях – никак не умею объяснять того, что и само собой понятно:
– Да, ну, пойдём, чё ты.
Тогда как стоящая рядом тёща аргументировано доказывает, что для выхода в ресторан нужно готовиться два дня.
– Ну, чё ты, пойдём, да.
А сказать, что это же у дочки самый первый день рождения в жизни и что такое не повторится уже никогда, и что экспромты иногда бывают даже лучше спланированных мероприятий – на такое у меня язык не поворачивается.
Это только на отвлечённые темы я за словом в карман не лезу.
Когда Брежнев в первый и последний раз проезжал через Конотоп на поезде, там на месяц раньше срока поставили жестяный щит выше самого Вокзала, а на нём гигантски дорогой Леонид Ильич – Ум, Честь и Совесть – при всех своих золотых звёздах Героя Советского Союза на пиджаке.
Вот глянет в окна проходящего поезда из трёх вагонов и убедится как тоталитарно Его тут любят.
Вокзал за два часа заранее оцепили милиционерами за триста метров во все стороны, хоть сам поезд пройдёт без остановки.
Меня забыли предупредить и я шёл с Посёлка вдоль путей, пока сержант милиции не остановил и не сказал, что на Вокзал нельзя.
Ладно, говорю, мне Вокзал без надобности, я на Переезд иду – вон по той служебной дорожке обогну, чтобы джинсы об мазутные рельсы не пачкать.
Хлопцу в милицейской форме Брежнев был точно так же до фени, как и мне. Однако, с учётом сопутствующих обстоятельств – человек без формы пытается что-то доказать человеку в форме, у которого, к тому же, приказ – он задал мне абсолютно обоснованный вопрос:
– Ты что – больной?
И тогда, гордо приосанившись, я выдал:
– Я неизлечимо болен жизнью!
Во сказанул – аж самому понравилось!
Сержант, от восхищения, не нашёлся чем ответить, но всё равно не пропустил.
Так что семейный праздник я отмечал в одиночку, хотя Ира и Гаина Михайловна дуэтом предрекали, что ничего хорошего из этого не выйдет.
И, таки, не вышло.
В «Полесье» мне насилу дали стопку водки – последняя, говорят, а коньяк продаётся только бутылкой. Но я же не алкаш, чтоб в одиночку поллитра коньяка на грудь принять.
Ограничился стопкой водки под размышления о том, что меньше надо спорить с матерями и что в условиях матриархата между моей тёщей и неприветливой официанткой наверняка имеется система сообщающихся сосудов.
«Чайка» от Красных партизан подальше отстоит и там мне удалось купить бутылку шампанского, которое я закусил салатом из петрушки.
А на обратном пути шампанское ударило мне в мочевой пузырь.
В те времена – в надежде избежать неизбежное – я старался всё делать правильно.
Это, типа, для страховка – не может же жена изменить праведнику …или как?
Гарантий, конечно, никаких, но, если не вдумываться, вселяет робкую надежду.
Мочиться на тротуар – неправильно, поэтому я пошёл в туалет на базаре.
Ворота базара оказались давно уже запертыми и мне пришлось перелезть через них.
Это тоже не совсем правильно, но в темноте не очень заметно.
К тому моменту, когда в углу безлюдного и тёмного базара я подошёл к железной двери в туалет, на ней уже стояла надпись мелом «Ремонт».
А шампанскому стало настолько невмоготу, что пришлось излить негодование по поводу диктатуры сообщающихся сосудов на ту же дверь, но надпись я не затронул.
Ну, и кто бы сомневался, что спускаясь по трубам ворот я был встречен нарядом милиции.
Добро пожаловать на родную землю.
Конечно, они не поверили, что кто-то пойдёт искать туалет, когда вокруг столько тротуара в темноте.
Меня отвезли в вытрезвитель.
Тамошний врач для проверки моей стадии опьянения предложил выполнить несколько приседания.
– Пятки вместе – носки врозь?– уточнил я, просто чтоб пообщаться.
Но этот капилляр усложнил задачу и пришлось приседать со сдвинутыми ступнями.
Врач спросил сколько и чего я выпил, получил чёткую информацию, пожал плечами и передал меня лейтенанту.
Тот спросил меня о месте работы и, узнав что я не местный, взял номер моей тёщи и позвонил Гаине Михайловне для опознания моего голоса по телефону.
Потом мне просто указали на дверь, отказавшись хоть немного подвезти, а то вообще прикроют, если много буду варнякать.
Так, несмотря на жёсткое противодействие женского начала и его приспешников, твой первый день рождения всё-таки стал неповторимым и единственным случаем, когда я попадал в вытрезвитель.
Развитие наших с Ирой отношений шло постепенно и совершенно предсказуемо.
На первых порах, когда я приезжал после рабочей недели в Нежин и взволнованно нажимал кнопку звонка, Ира сразу же открывала мне дверь, я обнимал её в прихожей и мы целовались.
Она даже смазывала глицерином мои запястья с потрескавшейся от мороза кожей.
– Ну, какой же ты дурачок!– говорила она и мне было очень приятно, хотя и больно.
На следующем этапе мы перестали целоваться.
Ещё позднее вместо объятий обходились дежурными:
– Как ты?
– Нормально.
И это правильно – что-то же надо говорить.
Отношения на этом не остановились и дверь мне начали открывать её родители.
Тесть, в основном.
Иногда мне уже приходилось звонить в дверь дважды.
В зимы, когда состояние кожи моих рук не вызывало интереса, я перестал их обмораживать. Опытнее стал должно быть, или кожа поняла, что глицерина ей всё равно не дождаться.
При нашем последнем поцелуе в прихожей я сразу понял, что что-то не так. Отняв губы, Ира как-то по виноватому изогнула шею и от неё пахнýло пóтом лисицы.
Я никогда не нюхал лисьих самок, но моментально определил – лисою пахнет.
Позднее в тот приезд она мне рассказала, что была дома одна, в дверь позвонили и это оказался какой-то её одноклассник, он на кухне упал перед нею ниц, обнимал и целовал её колени, но она велела ему уйти и ничего не было.