И я лечу на яркий свет,
Где на закат похож рассвет,
А взлёт — на паденье
Чем выше, тем трудней дышать,
Но это легче, чем терять
И в миллионах лиц искать твоё отраженье
Я падаю в небо,
Да я убегаю,
Покуда не поздно,
Пока открыта дверь.
Я падаю в небо,
Там все очень просто,
И все ваши тайны,
Мне не нужны теперь.
Бескрылым не дано понять,
Что невозможно не летать.
Для тех, кому вся жизнь один рывок
В бесконечность.
Я сердцем измеряю путь,
И стоит руку протянуть,
И как цветок передо мной
Раскроется вечность.
Я падаю в небо,
Да я убегаю,
Покуда не поздно,
Пока открыта дверь.
Я падаю в небо,
Там все очень просто,
И все ваши тайны,
Мне не нужны теперь.
Чем выше, тем труднее дышать.
Чем выше, тем труднее дышать.
Я падаю в небо,
Да я убегаю,
Покуда не поздно,
Пока открыта дверь.
Я падаю в небо,
Там все очень просто,
И все ваши тайны,
Мне не нужны теперь.
Чем выше, тем трудней дышать...[10]
Сейчас бы ребят припахать к написанию мелодии, а то скоро забуду слова.
Рядом сел старлей. В свете костров в его лице проскальзывало что-то животное, необычно прекрасное и опасное. Слишком много прекрасного сегодня что-то.
— О чём задумалась? — его голос прозвучал непривычно спокойным, без затаенных презрения, злости и раздражения, оказался приятным, бархатистым, глубоким. Красивым, короче.
— Да так, о своём, — на фиг послав дисциплину и субординацию, ответила я. Церит усмехнулся.
Мы помолчали, каждый думая о своём, смотря на огонь.
— Извини, что так мучил тебя эти три года, — неожиданно извинился он.
— Ничего, всё нормально.
— Не сказал бы, — он горько усмехнулся. Я непонимающе посмотрела на него. А у него словно плотину прорвало и из-за неё понёсся словесный поток, в котором старлей изливал причины своего поведения, избавляясь от камешка за душой: — Когда-то давно, ещё до Войн Сил, я полюбил одну эльфийку, блондинку. Что я в ней нашёл? До сих пор понять не могу. Но запала она мне в душу конкретно. Постоянно находясь рядом, она делала со мной, что хотела, и мне казалось это правильным, само собой разумеющимся. Брат меня предупреждал, что добром это не кончится, но я его не послушал, выгнав из дома. Родители к тому моменту умерли в одной стычке с гномами и я стал хозяином в доме. Сестра пыталась меня привести в себя, заставляя присмотреться к себе, понять, что со мной что-то не так. У неё почти получилось. Но потом и она влюбилась... Во Фридера, молодого, горячего человеческого парня. Они долго были вместе, поженились, но когда началась первая война, он ушёл в армию, оставив её одну в их доме. В тот же месяц на город Сарин, в котором они обосновались, чтобы не мучиться со мной, напали войска королевства Жарвопао, сровняв его с землёй. В прямом смысле. Фрид не успел вовремя, его легион находился на другом конце страны. Это меня привело в чувство, ненадолго. Сильно я тогда на друга разозлился, обвиняя его в том, что не уберёг мою сестру, — он горько вздохнул и замолчал на миг, вспоминая. — Потом из родового хранилища был украден теперь уже твой меч, брат ушёл на фронт. Судя по тому, что меч тебе достался от него, его свистнул мой брат... — Старлей мял сжатые в замок пальцы, глядя то в огонь, то на руки. — Несколько лет от него не было вестей. Дэя, та блондинка, снова оказалась рядом, и я про всё забыл.
Снова были любовь, поцелуи, постель, нежности, — тут его передернуло от отвращения. — В какой-то момент я осознал себя в темнице, тёмном помещении, без окон и двери, только в полу был люк. Все чувства к блондинке пропали, остался лишь едкий привкус, как после самогона, сделаного из всего, что попалось под руку. — Он взглянул на моё удивлённое лицо и улыбнулся. Грустно, но по-доброму. А ему идёт. — Ты не смотри на меня такими большими глазами. Да, мой народ не пьянеет, но алкоголь пить никто ж не запрещает. — И он продолжил рассказ: — Странным образом каменная кишка забирала все мои силы, как физические, так и магические, отсекая внешние силовые потоки. Сколько я там лежал, не знаю. Но вскоре объявилась моя "возвлюбленная" (как позже я узнал, меня пичкали приворотами, из-за чего моя страсть не ослабевала) с незнакомым мне орком, одноглазым, каким-то кривым, несимметричным, несимпатичным, вызывающим одно чувство — презрение. Уже ослабевшего до состояни беспомощного ребёнка, меня за руки потащили вниз, к алтарю. — Взгляд Мирина потемнел, голос зазвучал как будто из его прошлого, так же неестественно безэмоцианально: — Помещение было залито слишком ярким светом, больно ударившим по глазам. Всё вокруг было жёлто-оранжевым, цвета бога Яссина. На алтаре, семиконечной звезде, вылитой из золота, уже лежало семь тел, все разной национальности, разной степени расчленённости. Молодая девушка-человечка без правой кисти, с развороченной грудной клеткой, в которой отсутствовало сердце, старик-гном без ног, мужчина-орк с выколотыми глазами, парень-огр без скальпа и пальцев ног, девочка-гоблин с прибитыми к алтарю руками и ногами, мужчина-эльф без кожи, старуха-кочевник без рук и ног по колено...
От представленной картины меня передёрнуло. Никогда не страдала излишней сентиментальностью, но от описанных событий, глухого голоса, застывшего взгляда эльфа становилось не по себе. А Мирин тем временем продолжал свой рассказ:
— Меня выбрали как главную жертву, в которую мог вселиться дух кого-то из послушников Яссина, я должен был стать сосудом для него, так как мой дух был лучше закалён, чем у многих.
Спас меня несчастный случай: война добралась и до этих мест, армия РК захотела занять эту гору, как крайне удобную точку для засады. Незамеченные мною ранее существа в оранжевых плащах, стоящие вдоль стен, засуетились, побежали на выход, со мной остался только давешний орк. Оголив клинок, он отодвинул деревянную лестницу, по которой меня спустили, встал справа от входа, находящегося в стене, и стал ждать. Я же безвольной тряпкой валялся возле алтаря.
Вдруг вся гора затряслась как после большого взрыва, нарушилась целостность породы. Я смог ощутить биение силы, позволил ей наполнить своё тело, пока была возможность. Орк ничего подозрительного не замечал, стоя ко мне спиной. Набрав достаточно сил для обращения, я превратился в волка и атаковал мужчину со спины. Надо отдать ему должное, он сражался хорошо, — старлей хмыкнул. — Но не достаточно. Освободившись, я хотел было освободить остальных заложников, но они оказались мертвы.
Всех служителей бога бездны тогда убили, никого живым не оставили. Чудом мне удалось избежать той же участи. Мне до последнего не хотели верить, пока в строю не мелькнул мой брат, объявив о том, что я к этим служителям не имею никакого отношения.
Я тогда, как дурак, обругал брата, обвинил его во всех своих несчастьях и уехал к себе, потом поступил в армию, участвовал в последних трёх битвах, но о брате больше ничего не слышал. После войны его назвали без вести пропавшим, но я был всё ещё на него зол, как и на Фридера, который тоже бесследно исчез.