Только не подумайте, что меня били. Ни в коем случае. Это я мечтала их побить, эфэсбэшники же вели себя интеллигентно, особенно если учесть только что состоявшееся покушение и головомойку, им по этому случаю предстоящую. Даже в таких, очень настраивающих на грубость условиях, эти ребята вели себя как настоящие мужчины и ограничивались лишь редкими косыми взглядами, но больше демонстрировали равнодушие.
В чем же, спросите вы, заключались тогда их плохие эмоции? Именно в этом и заключались, отвечу я. Что может быть хуже косых взглядов от таких красавцев? О равнодушии уже и не говорю, любая женщина знает как невыносимо оно, особенно тогда, когда равнодушие это исходит от молодых и приятных мужчин. Уж чего только я не делала, чтобы равнодушия избежать: и пела, и орала, и ногами топала, и оскорблять их пробовала, и требовала к барьеру — все бесполезно. Даже полковник, сгоряча назвавший меня стервой, уже взял себя в руки и не реагировал.
Я смирилась, подумав: “Надеюсь, хоть опохмелиться-то перед допросом дадут? Допрашивать похмельного человека без всякой анестезии жестоко. Пусть после этого не говорят мне, что там нет пыток.”
Куда нас с Валеркой доставили, до сих пор не ведаю — окон в автомобиле не было. Валерку сразу же унесли, а меня определили в камеру.
Каталажка досталась вполне сносная, и просидела я там недолго: едва от салата отмыться успела, как потребовали меня к уже знакомому полковнику. Тут же выяснилось, что он даром времени не терял и многое уже разведал, даже имя мое узнал.
— Присаживайтесь, Софья Адамовна, — пригласил полковник, кивнув на кресло.
Я присела, готовая храбро отрицать все, но как только заглянула в его глаза, так сразу какие-то глупости и залепетала.
“Как тяжело, когда на тебя смотрят с таким вот безапелляционным подозрением, — подумала я. — Уже и сама сомневаться начинаю, не я ли сдуру пальнула в президента, руки мне некому поотбивать!”
Впрочем, я тут же решила, что сомнения мои связаны исключительно с похмельным состоянием, способным вселить неуверенность даже в самого черта, а потому заявила:
— Не подумайте, что я алкоголичка, но стаканчик хорошего винца вернул бы меня к жизни, после чего наша беседа приобрела бы смысл. Только боже вас упаси сделать вывод, что я склонна. Повторяю: я не алкоголичка.
— Никак нет, — ответил полковник, доставая из стола заранее приготовленный, стоящий на блюдечке стакан, рискованно наполненный до самых краев, — ни в коем случае я так не думаю, потому что точно знаю: вы равнодушны к спиртному.
Его заявление меня ошеломило.
— Вы точно знаете, что я равнодушна к спиртному? — переспросила я.
Он кивнул:
— Точно.
— А вот я, видимо, об этом знаю не всегда, иначе не пила бы вчера так много, — со вздохом ответила я и залпом осушила стакан. — Или ваши сведения устарели, — добавила я, вытирая губы. — С тех пор успела пристраститься. Вот что вам скажу: еще пару таких новоселий, и я конченный алкоголик.
Пока я разглагольствовала, вино делало свое дело: пропитывало меня уже столь необходимым моему организму теплом, пропитывало, пропитывало и пропитало. Вино было так себе: не “Беерауслезе” и не ”Айсвайн”, но на душе сразу как-то порозовело; тут же вспомнилось, что я уже несколько дней как женщина одинокая. И полковник уже не казался таким противным.
“Да он милашка, — подумала я, — настоящий милашка. Ишь какие у него синенькие глазки. Ангел! Чистый ангел! Жаль, теперь будут у него неприятности. И жаль, что я ничем не смогу ему помочь.”
Полковник заметил, что я воспряла и приступил к допросу.
— Софья Адамовна, — сказал он, почему-то кивая на пустой стакан, — зачем вы это сделали?
Я опешила:
— Как — зачем? Чтобы почувствовать себя человеком!
Полковник не стал скрывать своего изумления и воскликнул:
— Да неужели нет для этого других способов? Особенно для такой милой и красивой дамы как вы, умной и народом любимой.
Должна сказать, что он смотрел на меня ласково, как на покойника.
— Есть и другие способы, — ответила я, настраиваясь на приятную беседу, — но выбрала этот, как самый оптимальный и доступный.
Полковник еще больше изумился:
— Вы считаете этот способ самым доступным?
Я поймала себя на мысли, что мне приятно его изумлять, с этим чувством и дала ответ.
— В данный период моей странной жизни — да, — ответила я, и полковник схватился за голову.
— Бедная женщина! — завопил он. — Вы так запросто мне в этом признаетесь?
— А почему бы и нет? Что в этом такого? Я не совершила ничего исключительного, ничего такого, чего не сумел бы любой.
— Вы полагаете, любой решился бы на такой безрассудный поступок? — окончательно изумился полковник.
— Да что же здесь безрассудного? — начала уже изумляться и я. — Всего лишь стакан вина для поправки здоровья. Боюсь, все безрассудное я совершила вчера.
Когда бы не так, так и говорить было бы не о чем.
Бедный полковник так странно себя повел, что я струхнула. Кто его знает, работа у него тяжелая, не у каждого нервы выдержат, неровен час тронется умом, если еще не тронулся. Боюсь, трогается прямо на моих глазах.
Примерно то же, вероятно, он подумал и обо мне. Подумал и спросил:
— Софья Адамовна, официальной информации об этом нет, но скажите прямо: вы никогда не обращались к психиатру?
— Да с чего бы это? — рассердилась я. — Что навело вас на такую дикую мысль?
— Да ваши странные рассуждения. Какое отношение имеет стакан вина к покушению на президента?
— Абсолютно никакого, — заверила я.
— А что же безрассудное вы совершили вчера?
— Напилась вдрабадан, — с необъяснимым оптимизмом сообщила я.
— И все? — опешил он.
— А вам этого мало?
Полковник без всякой видимой причины вдруг вышел из себя, покраснел, хлопнул по столу кулаком, да как закричит:
— Так что же вы мне голову морочите?!
“Сейчас начнут бить!” — подумала я.
Глава 3
“Сейчас начнут бить!” — подумала я.
Мое хорошее настроение как ветром сдуло.
— Если вам голову и морочу, то не по своей воле! — зарыдала я и, заливаясь слезами, напомнила: — До сих пор под столом лежала бы.
Увидев мои слезы, он смягчился и почти ласково сказал:
— Софья Адамовна, прошу вас успокоиться и сосредоточенно отвечать на мои вопросы.
— Будто не этим занималась до тех пор, пока вы не начали на меня кричать, — ответила я и подумала: “А ласка его преступна и необъяснима. Он же на службе у президента, на которого покушалась якобы я, террористка.”
Уж не знаю какой я там писатель — инженер или не инженер человеческих душ — но любого собеседника вижу насквозь, потому и дожила до зрелых лет, сохранив ум ребенка. Может и не открою секрета, но скажу: в то время пока взрослые думают, что успешно обманывают своих детей, их дети успешно обманывают этих взрослых, и именно потому, что видят их насквозь. Что касается полковника, то я ясно видела, что нет на свете той силы, которая смогла бы его убедить, что в президента из гранатомета жахнула не я.
— Вот, Софья Адамовна, почитайте, — и он протянул мне приличную стопку бумаг.
Признаюсь: читать настолько не люблю, что порой сомневаюсь, умею ли вообще читать. Писать — пожалуйста, это вам сколько хотите, но чтобы читать — нет уж, увольте.
— Нет уж, увольте, — воскликнула я, шарахаясь от его стопки. — Не умею читать!
Полковник растерялся.