— На выгоне нету корма, — сказала она. — Это все овцы.
— Да, — подтверждает отец, — это все овцы.
— Овцы, они ж подъедают все дочиста, и коровам ничегошеньки не остается. Прямо хоть плачь. Скоро у них и вовсе пропадет молоко.
Август слушает ее и быстро смекает. Он хмыкает и собирается что-то сказать, но тут подает голос Тобиас:
— Да, вишь оно как… корму на выгоне больше нету. — Тобиас любит толочь воду в ступе.
Август не может дольше сдерживаться и говорит:
— Почему вы не отправите овец пастись в горы?
Тобиас в ответ улыбается:
— Я не знаю никого, кто бы так делал. И нам бы тогда пришлось их стеречь.
— Сколько у вас овец? — спрашивает Август.
Сосчитав овец и ягнят, Корнелия отвечает:
— Восемь.
— Не хотите их продать?
— Продать? — переспрашивает Тобиас. — Как это продать?
— Я куплю ваших овец, — говорит Август, — и отгоню в горы.
Корнелия улыбается повлажневшим ртом, у нее чуть ли не потекли слюнки, до того она удивилась. Ее мать останавливает прялку, оглядывает всех по очереди и говорит:
— Как же мы можем продать овец! Тогда у нас не будет шерсти.
— Да будет у тебя твоя шерсть, — говорит Август, повергая их уже в полное изумление. — Получишь ты свою шерсть. Но когда я пригоню овец обратно, ты будешь кормить их всю зиму, с Михайлова дня и до мая месяца. Корм я вам оплачу.
Вот так купля-продажа! Хозяева усиленно шевелили мозгами. Наконец Тобиас сказал:
— Все зависит от того, сколько вы предложите.
Август собрался уже было ответить: «Да нет, все зависит от того, сколько ты запросишь!» — однако вовремя спохватился:
— Свою цену я знаю, назови твою.
Тобиас долго раздумывал, переглядывался с женой, переглядывался с Корнелией — и назвал. Может, оно и не по-божески и вразрез с Писанием, но крещение в Сегельфоссе успело уже отойти в прошлое, а евангелист уехал. Да уж, трудненько было Тобиасу заломить такую высокую цену, которая все же была бы приемлема для его крестного брата!
— Двадцать шесть, нет, двадцать семь крон — что вы на это скажете? — спросил Тобиас. — Я не упомню цены ни прошлого года, ни позапрошлого.
Август невозмутимо кивнул. Он был всемогущ, для него не существовало преград, он был капитаном. Но поскольку он тяготел к мишуре, заключение сделки следовало хоть как-то обставить.
— Корнелия, у тебя найдется перо, чернила и лист бумаги?
И пока он писал, заговаривать с ним было бессмысленно — он не отвечал.
Хозяев взяло сомнение: куда он клонит, зачем пишет, он что, хочет купить в кредит?
О, до чего же они недалекие люди, им никогда не приходилось видеть, как поступают высокопоставленные лица и президенты. Они даже не поняли, какой он проявил такт: ведь свой маленький контракт с Тобиасом он составлял для того, чтобы со стороны это не выглядело подарком.
Поставив точку, Август сказал:
— А теперь, Тобиас, подпиши этот документ и получишь деньги!
Гром среди ясного неба. Тобиас пришибленно забормотал, что он, дескать, не мастер по части писанины, но имя свое кое-как нацарапал — сгодится?
Август достает бумажник — только сейчас он достает свой бумажник. Но то не бумажник, а диво дивное и одно из семи чудес света: разве он не набит битком, не раздувается от толстенной пачки купюр! Хозяева прямо ахнули, Август это отметил, и, что самое ценное, особенно глубокий вздох испустила Корнелия. «Ах!» — вырвалось у нее. В окне торчало чье-то лицо, в горницу к ним заглядывал парень.
Август выкладывает на стол три сотенных ассигнации.
Тобиас раздавлен, он ощупывает себя, шарит в пустых карманах и говорит:
— С этакого куша у меня нету сдачи.
Август отметает эту помеху кивком головы:
— Оставим это пока, я ведь буду вам должен за зимний корм.
Лицо в окне исчезло, в горницу проворными шагами заходит Хендрик и говорит:
— Не взыщите!
Семейство сильно раздосадовано. Тобиас тут же припрятал три сотенных. Нет, ну как можно было продавать овец перед открытым окном, вон уже и Хендрик припожаловал, хотя он крестился наново и должен был вроде понимать, что к чему. По какому такому делу он к ним явился? Корнелию так и подмывало спросить его в лоб, до того она разозлилась. Ведь в данное время Хендрик вовсе не ее суженый.
Бедняга Хендрик, он наверняка почувствовал враждебное к себе отношение, однако все же попробовал завести разговор:
— Сколько вы сегодня свезли возов?
Никто ему не ответил. Корнелия ушла в свою комнату, ее мать снова принялась прясть.