В первый раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка сказалась больной и затворилась у себя в комнате. Александер послал за ней, пусть она приходит. Август пошел с ответом к нему в коптильню:
— Ты что это, дурень, придумал, не знаешь разве, что старая хозяйка лежит тяжело больная? А кроме того, продолжал Август, — я не понимаю, зачем тебе нужна женская помощь. Неужто ты до того туполобый, что за столько месяцев так ничему и не выучился! Не можешь отличить копченую лососину от телятины! Будь я пастором, я б тебя ни за что не конфирмовал, а будь я консулом, ни дня больше не держал бы тебя в усадьбе. Нет. Зачем тебе женская помощь, что ты разнылся, тебе что, помочь перевязать палец? Ну-ка расскажи, что тут такого мудреного, чего ты не понимаешь, и я тебе растолкую и тебя, бедолагу, выручу…
Чувствуя, что его срамят ни за что ни про что, Александер сильно побледнел и прерывисто задышал, однако постарался ответить на предъявленное ему обвинение как можно мягче:
— А ты бы, зараза, заткнулся! По-хорошему, мне бы надо выжать из тебя дерьмо и заставить тебя его съесть, понял! — Больше на эту тему Александер решил не распространяться и, уклонившись от нее, стал себя защищать: — Это я-то — и не умею коптить лосося? А чем же это я занимался в усадьбе до сего дня? Да кто ты такой, чтоб меня поучать, плесень ходячая! К твоему сведению, я знаю все тонкости касаемо цвета и вкуса, запаха, веса и всего прочего!
— Так я и думал, — заметил Август. — А то это был бы стыд и срам.
— Да я, — продолжал бахвалиться Александер, — спокойно обойдусь безо всякой помощи! Надо же такое сказать! Иди-ка отсюда, пока я не сблевал! Я ни на вот столечко не нуждаюсь в твоих поучениях! Давай проваливай!
— Ну чего ты злишься и хамишь, — сказал Август, — лучше бы ты, поганец, поблагодарил Бога за то, что наконец выучился и все уразумел. Правда, ты его не очень долюбливаешь, Бога-то…
В следующий раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка совершила оплошность: вместо того чтобы сказаться больной, она, не подумав, посреди бела дня ушла в город, жива-здоровешенька, и, встретившись с кавалером Хольмом, отправилась на очередную прогулку в горы. Можно только диву даваться подобной беспечности! Ну нужно ли было дразнить гусей? Видимо, да, романтической паре оно было нужно. Рабочие заметили, что оба вели себя тише, чем прежде, короче говоря, на смену восклицаньям и смеху пришли серьезность и нежность. С чего бы это Хольму помогать даме пробираться среди камней и тачек, когда она могла через них перепрыгивать не хуже, чем арабская кобыла Марны? Неужто Хольм поглупел?
Дойдя до охотничьего домика, они присели передохнуть, отсюда им было видно горное озеро. Озаренное не лунным светом, нет, но ярким солнцем. От ходьбы оба посвежели, разрумянились, и, хотя они то и дело улыбались, ни того ни другого не тянуло дурачиться. Хольм поддернул штанины, оберегая складки на брюках, в петлице у него вновь красовалась гвоздика, он определенно желал произвести впечатление. Старая же хозяйка сняла шляпу и сидела простоволосая, как девчонка, а волос у нее — копна.
Они составляли пару, их многое роднило — легкий характер, чувство юмора, жизнелюбие. А разница в возрасте не так уж и велика, старая хозяйка ну, может быть, чуть постарше, зато хороша собой и пышет здоровьем, лицо без единой морщинки и на удивление красивые руки.
Они любовались видом на озеро и окрестные горы и спрашивали друг друга, не прекрасно ли тут. И оба сходились на том, что прекрасно. Как славно здесь сидеть, это Гордон Тидеманн замечательно придумал, выбрал такое место.
— Охотничий домик, — произнес Хольм, — это же целый дом, мы могли бы в нем жить.
— Да, — ответила она и засмеялась, чтобы он не принял это всерьез.
— Дом с сараем, большая дорога и все остальное.
— Да, — отвечала она со смехом.
Он предложил ей гвоздику, но она сказала, что на нем гвоздика смотрится лучше. Потом он разжег свою носогрейку и закурил, беспрестанно отгоняя от нее дым.
Неожиданно она встала и пошла заглянула за угол. Вернулась с побледневшим лицом и, усевшись, проговорила:
— Мне послышалось, там кто-то возится, я подумала, наверное, это Гордон.
— Тогда бы он открыл дверь и пригласил нас войти.
— Конечно бы пригласил, Гордон очень гостеприимный. Не знаю только, есть ли уже в погребе какая провизия.
— Я до сих пор вспоминаю празднество, которое вы устроили весной, — сказал Хольм.