Сейчас он поднимется и скажет, что тоже ничего не нашел. Ни одной зацепки, ни одной неверно сформулированной фразы – ни-чего-го. Как же, ведь это Комиссия! Неужели они могли где-либо ошибиться? Быть такого не может…
Настроение продолжало стремительно портиться. И почему плохие новости никогда не приходят в одиночку?
Она приняла его в кабинете, как и положено человеку, чье состояние начинает затыкать за пояс всякое «хочу» и настойчиво водружает во главу всего извечное «надо». Надо прилично выглядеть, надо вести себя подобающим образом, надо проявлять манеры…
Манала она это гребаное «надо»!
Однако наспех вымыла руки, сменила рабочий комбинезон, в котором творила в мастерской, на блузку и брюки, отодвинула в угол графин и прилагающийся к нему стакан, протерла скопившуюся за день пыль рукавом.
На стук в дверь ответила коротким «Войдите».
Он оказался чем-то похожим на Рида – может, еще более тощим и высоким, долговязым, с узким подбородком и седыми висками. В очках, с морщинками вокруг губ, с излишне хмурыми, почти сведенными к переносице бровями.
– Ничего не нашли? – поинтересовалась Райна вместо приветствия – к чему тянуть резину? Пусть скажет прямо, а после катится на все четыре стороны, если даже его великий ум не помог ему отыскать то, на что надеялась старая подруга.
– Простите?
Девушка за столом потерла, а после помассировала виски. На гостя взглянула устало, но без злости.
– Сейчас вы скажете, что изучили приговор Комиссии, но зацепок для того, чтобы подать на апелляцию не обнаружили, о чем и решили сообщить лично. Верно?
Юрист прочистил горло; Райне вдруг стало стыдно, что она не спросила его имени, не предложила чаю, вообще не повела себя, как подобает гостеприимной хозяйке.
– Не совсем.
Он что-то держал в руках. Черный пакет, который удивительным образом не гармонировал с его внешностью – дорогими брюками, ботинками и пиджаком.
Райна только теперь заметила, что стоящий перед ней мужчина чем-то выбит из колеи. Растерян? Наверное, кажется.
– Я пришел сообщить вам неприятные новости.
Тишина.
– Я с самого начала знала, что вы сообщите мне неприятные новости, – сухой смешок. – Вопрос лишь в том, какие именно?
– О мисс Доре Данторини.
Еще более долгая пауза.
– А что с ней? Она зовет в гости? Приболела?
– Боюсь, что нет, – юрист точно пребывал «не в себе» – долго молчал, жевал нижнюю губу, поудобнее перехватил сверток.
Что-то было не так. Что-то однозначно было не так, и Райна вдруг разволновалась – ощутила, как ускорило ритм сердце, как отчего-то вспотели ладони.
– Что? Говорите уже, не тяните.
Человек напротив и не собирался.
– Мне грустно быть тем, кто сообщает вам подобное, но вчера вечером мисс Дора Данторини скончалась.
Райна вдруг перестала дышать и даже слышать. Скончалась? Скончалась?! Быть не может…
– Увы, – юрист печально кивнул. – Она письменно обязала меня передать вам вот это.
И черный пакет с шорохом лег на поверхность стола рядом с графином.
«Остановка сердца. Причины не найдены».
Скончалась.
В последние дни она не появлялась на вечеринках – наверное, болела, – а Райна так и не нашла времени, чтобы заехать и проведать старую подругу. А ведь хотела, очень хотела – почему же не сделала?
«Похороны назначены на завтра. Приходить не нужно. Мисс Данторини попросила кремировать ее останки без свидетелей…»
Душно. Нечем дышать.
В пакете обнаружилась шкатулка с драгоценностями, и Райна, слепо глядя перед собой, один за другим перебирала перстни; юрист давно ушел. Эти перстни она видела на морщинистых пальцах всякий раз, когда приходила в огромный, стоящий отдельно от остальных домов особняк.
Дора любила перстни.
Что-то треснуло, накренилось еще больше. Вдруг стало тоскливо и зыбко, как бывает в тот момент, когда понимаешь, что мир снаружи хрупок. Еще более хрупок, чем тот, который внутри.
Когда в стакан лился скотч, руки Райны дрожали.
Глоток, еще глоток. И еще. Внутри одновременно холодно и жарко, в сердце пусто.
Зачем уходят те, кого любишь? Почему? И почему то, насколько сильно ты их любил, становится понятно лишь тогда, когда к тебе приходят и говорят: «его/ее больше нет»?
Нет.
Страшное слово – приговор. Хуже того, который дали Райне, – много хуже. Не заехать, ничего не сказать, не исправить.
Не успеть.
Уже никогда не успеть.
А златовласая – на самом деле седая – Дора любила смеяться. Иногда весело, иногда грустно, иногда с сарказмом, иногда с печалью. Любила шутки, ментоловые сигареты, любила Райну, которую звала Марго. Ей было все равно «Марго» или «Райна» – она любила приходящего к ней человека, его душу.