Наконец Качбей решил заснуть. Но сна не было. Он долго ворочался с боку на бок, закрывая веки, силился забыться, но мысль снова и снова, как назойливая муха, возвращалась к нему.
Тогда он лег на спину и стал глядеть в темноту.
Вспыхнуло пламя очага и потухло.
Вспорхнул мрак, Качбей успел увидеть черную закоптелую балку под крышей. Снова темнота черной пленкой закрыла ему глаза. Мысль, вспугнутая пламенем, вернулась.
Качбею надоело лежать на спине, он повернулся на правый бок, но все-таки заснуть не мог.
Вспомнил о табаке.
«Это уж наверняка отгонит мысли», — подумал он, пошарил рукой на табуретке, нащупал трубку, набил ее табаком и взглянул на очаг.
Искоркой горел поверх золы уголек.
Качбей встал, положил уголек в трубку, надавил сверху ногтем большого пальца, потянул раза два и лег.
Догорел табак. Качбей стряхнул пепел ударом о ладонь, положил трубку на место, закутался в одеяло и старался ни о чем не думать. Но воля его вскоре ослабела, уступив место все той же назойливой мысли.
«Зачем она Хабжкуту? Ведь она ближе ко мне», — подумал он и повернулся снова на спину.
Сон не приходил. Качбей засвистел.
— Что с тобой? Кто свистит ночью в постели? Не бесы ли вселились в тебя? — удивилась его жена.
— А-а-а!.. — проворчал Качбей.
— Что свистишь? Лишился рассудка? Спи!
— Спи... Заснешь тут! Я уж давно стараюсь, а сон не приходит. Не бесы вселились в меня, а навязалась одна мысль и не дает мне уснуть.
— Что за мысль?
— А вот что: уже целых три года, как мы живем здесь, я все смотрю на этот кусок земли, что лежит у нас под боком, за речушкой. Вот если бы его прибрать себе в собственность, было бы неплохо.
— Землю Хабжкута?
— Землю Хабжкута! Не ему она принадлежит. Он присвоил eе. Это земля деда Мысы. А Мыса, как ты знаешь, живет в другом поселке. За три вepcты... Она ему не нужна. Правда, кусок небольшой, но очень уж лакомый. Эх, принадлежи она мне, сейчас же спалил бы папоротник, что на ней растет, и немедля начал бы пахать! — закончил Качбей.
Хорошо было бы, конечно, но не нашa! — сожалела жена.
— Он присвоил чужое наследство, — продолжал Качбей.
— Земля ближе ко мне. Мне следовало ее иметь. Надо подумать, — добавил он.
Замолчали.
Давно уже спала жена, но долго еще перед глазами Качбея стояла земля Хабжкута, такая жирная, плодородная... Наконец пришел желанный сон.
Земли, что засела в голове Качбея, было не больше четверти гектара, вся она заросла папоротником. Только посередине участка, на площади, которую можно было покрыть одной буркой, зеленела трава.
Перед рассветом петух Качбея, сидевший на ольхе, зажал когтями ветку, чтобы не упасть, вытянул шею, как бы давясь, и крикнул на весь поселок.
У Качбея сон был еще не глубок. Крик петуха слегка задел его слух, он шевельнулся, но не проснулся.
Когда петух крикнул снова, Качбей его уже не слышал: он видел сладкий сон, — земля Хабжкута принадлежала ему. Радостно посвистывая, он поджигал на ней папоротник.
Весело вспыхнуло пламя. Огонь жадно пожирает сорняки, горячий жар пышет Качбею в лицо, приятно щекочет нос голубой дым. Вот уже весь папоротник сожжен, кругом серый пепел, только в середине зеленеет небольшая площадка.
Третий раз пропел петух. Это было на рассвете. Ему ответил петух Хабжкута. Качбей пахал. Покрикивая на буйволов, он дошел уже до конца участка и только что сделал поворот, как петушиный голос просверлил ему ухо. Веки замигали и он приоткрыл глаза. Лицо его улыбалось, на сердце — мед. Явь и сон смешались. Потом действительность ворвалась в сознание.
«Это был сон!» — подумал Качбей и наморщил лоб. Мед на сердце уступил место горечи.
В хижине стоял еще полумрак.
— Эй, ты, вставай, рассвело! — окликнул он жену и стал одеваться.
— Как рассвело? Еще темно! Какой ты в эту ночь беспокойный!
— Как это темно? Не слыхала разве? Наш петух кричал уже на ольхе, — сказал он, подсел к очагу и стал разжигать огонь.
Когда совсем рассвело, Качбей вышел из дому, взял цалду, положил себе на плечо и зашагал по двору. Потом скосил глаза в сторону участка, что ночью не давал ему спать.
Его неудержимо потянуло туда.
Он поспешно отворил ворота, поднял своих буйволов, лежавших под деревом, и выгнал их. Потом перепрыгнул ручей и зашагал по желанной земле. Остановился на зеленой площадке и окинул взглядом весь участок.
— Машаллах! — прошептал он, поглаживая бородку.
В это время Хабжкут открыл дверь своей пацхи и вышел во двор. Это был сухощавый мужчина с редкой растительностью на лице. На голове его торчала шапчонка из козлиной шкуры.
Утренние косые лучи солнца сладко целовали его. На душе стало светло.
Хабжкут остановился и прислушался. Недалеко был колхоз.
Долетевшее до него пение колхозников приятно ласкало слух.
Между тем в начале организации колхоза он смотрел враждебно на тех, кто вступал в него.
«Радость у них в голове, радость», — подумал он. Вспомнилась новая крыша колхозника Maмcыpa, покрытая желтой черепицей.
Да и Сакут, который был беднее Хабжкута, строил теперь рядом со своей плетенкой небольшой домик, а он, Хабжкут, все живет в своей покосившейся пацхе.
Вошла жена.
— Знаешь, думаю я иной раз, не войти ли нам в колхоз? Что ты на это скажешь, а? — обратился он к ней.
— Как тебе лучше, так и делай,— ответила та.
— Пойду, обязательно пойду! — решительно проговорил Хабжкут.
И вдруг он заметил на своем участке шагавшего вдоль и поперек Качбея и вспомнил, как однажды Качбей в разговоре с ним как-то вскользь упомянул его землю. Мелькнула мысль: «Не собирается ли он ее присвоить?» Он взял топорик и направился к участку.
Качбей не заметил подходившего Хабжкута.
— Доброе утро, сосед! — поздоровался Хабжкут. — Чего ищешь? Быстро обернувшись, Качбей увидел Хабжкута с топориком на плече. «Откуда его дьявол принес?» — подумал он и ответил:
— Добро тебе! Ищу буйволов, — соврал он и добавил: — Ты куда?
— Иду к Джабесия,— соврал и Хабжкут.
Больше они ничего не сказали, разошлись. Скрывшись с глаз Качбея, Хабжкут свернул в сторону и лесом возвратился домой, а Качбей направился к себе, недовольный, что его застали на лакомом участке.
На другой день утром Хабжкут был поражен: ворот Качбея не оказалось на мeсте. Они были вплотную придвинуты к самому участку Хабжкута. Теперь было ясно, что коварный сосед подбирается к его собственности.
— Эй, ты! — окликнул он свою жену. — Видишь, куда придвинул Качбей свои ворота? На нашу собственность метит, собачий сын!Знаешь, что ты сделаешь? Качбея нет дома, а то я сам пошел бы к нему. Что я скажу женщине? Ты пойди и выведай у жены его, что означает перенос этих ворот. Она завязала голову косынкой и пошла. Подходя к дому, она встретила жену Качбея, шедшую с кувшином за водой к колодцу.
— О, Чамсия! — крикнула ей жена Хабжкута.
Та поставила кувшин на землю.
— Что тебе? Соседка подошла к ней.
— Скажи, Чамсия, почему вы перенесли ворота и вплотную придвинули к нашеЙ земле? Вот о чем я хотела тебя спросить.
— Не ваше дело, где и куда мы переносим свои ворота! — отрезала женщина.
— Что я вижу?! И канаву вы проложили по нашей земле? Это почему?!
— И это не твое дело.
— Хайт, что значит не мое дело?! Канаву проводите по нашей земле — не наше дело? Землю забираете и это не наше дело? Что это значит? А-а?
— Придет муж, его спроси.
— Не надо твоего мужа, ты сама скажи.
— Иди спокойно домой, пока вот этот кувшин не разбит о твою голову!
— Айт, дурная! Твое берут и еще голову ломают!
— Иди, иди, ты, жена паршивого Хабжкута!
— А твой муж, твой муж?! Подумаешь, какой хороший! Кривой, как крючок, несчастный! Началась перебранка, которая перешла в гневные крики. Услышав это, Хабжкут позвал жену: