Мы скоро это узнали. За нами установили наблюдение. Иногда за мной следовали даже два детектива сразу. Служба безопасности систематически подвергала допросам моих знакомых и товарищей по работе. При этом совсем не заботились о чувствах рядового порядочного австралийца, который не терпит, когда его используют в низких целях. После первого шока мы стали находить в этом развлечение и поставили себе целью оставлять для агентов службы безопасности побольше следов, чтобы они тратили как можно больше времени и денег. Нам стало известно, что подобное происходило по всей Австралии и что мы должны опасаться провокаций.
Когда моя жена уезжала с нашим маленьким ребенком в Европу и я провожал ее в Сидней, в квартиру, где мы остановились, вломились грабители. Единственное, что их привлекло, была моя куртка. Впрочем, и ее вместе с бумажником мы нашли потом в гараже. Возвратившись домой, я убедился, что и в нашей собственной квартире что-то искали, однако ничего ценного не было взято. Явно, служба безопасности воспользовалась в этих случаях своими хорошими отношениями с уголовным миром, для того чтобы найти какие-то нужные им документы.
В первый же день после моего возвращения в Канберру меня вызвали к государственному секретарю, который объявил мне, что занимаемая мной должность сокращается, но что я могу получить другую, с тем же окладом, в бюро статистики. Но так как я уже давно мечтал приобрести ферму и как раз в это время такая возможность представилась на Кинг-Айленде, я решился и в конце концов поселился там в январе 1954 года.
На острове практически не существовало партийной организации коммунистов, был только один коммунист из строительных рабочих и несколько политически активных докеров. Здесь я оказался в политической изоляции.
Хозяйство на ферме было очень запущено, и в первые три месяца я столько работал, что не мог ни о чем другом и думать. Но однажды по радио сообщили, что третий секретарь советского посольства Петров попросил политического убежища и что правительство Мензиса на основании будто бы переданных им документов приняло решение создать комиссию по делу о шпионаже. Так вот каким был третий раунд в борьбе Мензиса против нашей партии!
Мензису с трудом удалось найти трех судей для комиссии, которая в июле начала свою деятельность в Мельбурне и стала вызывать свидетелей. Одним из первых был секретарь Берта Эватта по связи с прессой. Таким образом, нападение на коммунистическую партию снова вылилось в нападение на социал-демократов, на лейбористскую партию. Руперта Локвуда, члена парламента и издателя газеты профсоюза портовых рабочих, обвинили в том, что он будто бы подписал один из доставленных Петровым документов. Локвуд доказал, что этот документ от начала до конца представляет собой фальшивку. Комиссия сделала перерыв в своих заседаниях на неделю.
Не забыли и меня. Однажды ко мне явились двое мужчин. Сначала они поинтересовались моими знакомыми, затем пригласили меня предстать перед комиссией. Мне удалось ускользнуть от них, долететь грузовым самолетом до Мельбурна и там связаться с партийной организацией и юристом Максом Юлиусом, чтобы договориться о тактике. Я решил играть роль обиженного интеллигента и отвечать только на вступительные, формального порядка вопросы. Вместе с тем я последовал совету, который Альберт Эйнштейн дал выступающим перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. До того как покинуть скамью свидетелей, я выразил желание сделать заявление. В этом мне отказали, поскольку такое выступление считалось «политической пропагандой», но мое заявление было напечатано на машинке, и я смог передать его прессе.
Как мне сразу же после судебного заседания предсказал юрист, закон вскоре был усилен как раз в этом пункте. Главный судья комиссии получил право на месте наказывать строптивого свидетеля, присуждая его к шести месяцам тюрьмы и двумстам фунтам штрафа, если он уклоняется от ответа на поставленный ему вопрос.
В октябре меня вызвали снова. Однако за прошедшие четыре месяца положение комиссии совершенно изменилось. Партия перешла в наступление и сумела сделать комиссию предметом насмешек. На этот раз меня допрашивали в Сиднее, и Макс объявил о своей готовности взять на себя мою защиту. После перекрестного допроса он стал задавать мне вопросы. Он хотел выяснить, имел ли я возможность по своему служебному положению выдавать пропуска для въезда в Рам-Джангл.
В Рам-Джангле на Северной территории находятся важнейшие урановые рудники Австралии. Вся руда вывозится на судах в США и там используется для производства атомных бомб. Естественно, Рам-Джангл «совершенно секретный» район и въехать туда можно только со специальным пропуском. Мой утвердительный ответ означал, что коммунист, и не тайный, а явный, не скрывающий этого, выдавал такие пропуска. Тем самым правительство и служба безопасности попадали в смешное и тяжелое положение перед Соединенными Штатами. И если до этого комиссия пыталась уличить меня в шпионаже, то теперь она делала все, чтобы доказать, что я не мог им заниматься.
Вопрос Макса произвел впечатление взорвавшейся бомбы, судьи возбужденно заговорили между собой, и я был отпущен. «Коммунист выдает пропуска в Рам-Джангл» — сообщили все вечерние газеты, и в правительственных голубятнях в Канберре царило, должно быть, немалое смятение. На следующем судебном заседании секретарь моего министерства всячески старался доказать, что я никогда не имел возможности выдавать пропуска, и меня уже не вызывали для дачи свидетельских показаний.
Для меня эта афера с Петровым была связана и с моим личным решением. В отличие от компартий в других капиталистических странах австралийская коммунистическая партия была партией в основном с пролетарским составом, представителей интеллигенции в нее входило относительно мало. Комиссия по делу Петрова направляла свои удары почти исключительно против интеллигенции в партии, от рабочих она сразу же получила резкий отпор. Во время дискуссий, проходивших в Сиднее и Мельбурне, я по-настоящему убедился в надежности и громадной силе партии, этого авангарда рабочего класса. И в то же время я понял, насколько слабо я связан с рабочим движением. В ноябре 1954 года я решил вернуться в Сидней и обратился с просьбой о приеме меня в профсоюз докеров, чтобы получить возможность работать в гавани.
Пятнадцать месяцев я управлялся с крюком. Грузчики работали группами по одиннадцать человек — шестеро внизу, в трюме, один у крана, один на палубе и трое на набережной. Грузчики сами решали, кому с кем работать. В ведомости записывалось, когда они кончали смену. Наряды на работу получали утром между семью тридцатью и девятью часами — когда как придется. В Сиднее было примерно пять тысяч портовых рабочих и два «рабочих» бюро: одно — для обслуживания международных линий, другое — для австралийских судов, плавающих вдоль побережья. Я работал в группе, обслуживавшей местные суда. Временами работы хватало на неделю, чаще же всего — только на три дня. Иногда на одном судне — в зависимости от его величины и количества кранов — работало в три смены по дюжине групп, а то и больше.
Вплоть до тридцатых годов желающие получить работу собирались у ворот гавани, и мастер отбирал тех, кто ему был нужен. Причем он старался не брать тех грузчиков, которые были настроены по-боевому. Во время войны после многолетней борьбы против судовладельцев портовые грузчики под руководством Джима Хили в конце концов добились того, что распределение грузчиков по группам стал производить профсоюз.
Работа, во все времена неприятная и грязная, а часто и опасная, способствовала возникновению духа равенства и единства. К этому следует добавить традиционную вражду к судоходным компаниям, в процессе которой формировалось классовое сознание. Меня, как новичка, поразило то, что среди этих пяти тысяч политически дисциплинированных портовых рабочих было не более ста пятидесяти коммунистов.
Портовые рабочие сыграли важную роль при поддержке индонезийской борьбы за независимость в 1945 году. Нидерландский посланник заверил тогдашнего лейбористского премьер-министра Бена Чифли, что прибывшие в Сидней голландские суда доставляют в Индонезию только медицинское оборудование и продукты продовольствия. Портовые рабочие этому не верили. Маленькие ящики не могли бы весить по полтонны, если бы в них были консервы или перевязочные материалы. «Случайно» один ящик упал на пристани, и оттуда показались автоматы. Портовые рабочие тут же занесли голландские суда в черный список и заставили правительство принять решительные меры против превращения Австралии в базу голландского колониализма.