Еще ниже на социальной лестнице стояли метисы различного происхождения, почти все с примесью крови аборигенов. За ними следовали жители Купанга, которые, подписав контракт на два года, обычно составляли экипажи лодок искателей жемчуга, но нередко использовались и как ныряльщики — разумеется, за низкую плату.
И уже в самом конце стояли аборигены. Официально местом их жительства был компаунд — огороженная забором местность. Некоторые из них работали в городе ассенизаторами или дровосеками, и большинство жило вне компаунда и спало в кустарнике — в черте города и вокруг него. Аборигены, прислуживавшие в домах, жили в жалких построенных из листового железа бараках.
В 1937 году наиболее бросающейся в глаза особенностью населения Дарвина было большое количество мужчин. На каждую женщину приходилось примерно четверо мужчин. В настоящее время положение несколько изменилось: примерно на двух женщин приходится трое мужчин. Только у аборигенов и в известной мере у метисов соотношение полов было нормальным. Аборигены, свыкшиеся с городской жизнью, не хотели, чтобы их белые или желтые братья были лишены необходимого в жизни, и не видели ничего зазорного в том, чтобы поделиться с другими удовольствиями, монополией на которые они обладали, — женщинами. Кроме того, это означало и вознаграждение в виде муки, сахара, дешевого вина или даже опиума, которое предлагали вновь прибывшие. Таким образом, между вновь прибывающими и туземцами развивался оживленный обмен.
Его последствием, с одной стороны, было увеличение количества метисов, с другой — исчезновение туземного населения. Те, кто сейчас прибывает в Дарвин, встречают сотни туземцев, что, как кажется, опровергает сказанное. Но если поискать туземцев из племени ларакиа, населявших некогда эту область, то невозможно найти ни одного. Их больше пет. Они исчезли, вымерли. И произошло это просто. Не было никакого истребления, в муку не подсыпали мышьяк. Женщины заражались половыми болезнями, а иногда и проказой от своих любовников, передавали болезни своим мужьям, и так круг замыкался. От племени ларакиа осталась лишь горстка метисов различных оттенков.
Правда, осталось еще кое-что — название. Вдающийся в океан мыс, на котором живут чиновники высокого ранга, называется Ларакиа-Пойнт. У англосаксов в Австралии есть очень милый обычай — обеспечивать продолжение жизни уничтоженных ими народов, используя их названия для обозначения примечательных мест. Название «Ларакиа», в высшей степени мирного племени, носят также казармы австралийской армии в Дарвине. В последнее время военным судам австралийского морского флота стали присваивать названия австралийских племен: появились «Варраманга», «Аранта»; возможно, есть и «Ларакиа».
В Северной Австралии большинство белых людей сильно страдали не столько от жары и влажности, сколько от скуки. Работа чаще всего их не очень интересовала, и они постоянно искали смены впечатлений. Из развлечений тогда было только кино — на открытом воздухе, с удобными плетеными креслами для белых господ и жесткими деревянными скамейками для цветных. В то время государственных служащих посылали на север на три года, и они обычно вычерчивали схему, на которой можно было сразу увидеть, сколько дней изгнания в тропиках предстояло еще ее владельцу. Ничего удивительного, что мужчины сверх меры пили виски и пиво. Многие болели тропической неврастенией — «вент тропно», как ее называли, — или другим формами психического расстройства.
Я был счастливее, потому что наряду со службой у меня было и увлечение: моя этнографическая работа среди туземцев. Большинство чиновников не понимали, как я мог так явно и бесстыдно интересоваться аборигенами. По мнению моих коллег, единственным основанием для этого могла быть только любовь к туземным женщинам, к «черному бархату». Мой начальник однажды отвел меня в сторону и вполне серьезно пригрозил, что он сообщит о моем поведении в главное управление в Мельбурне. Если бы я еще встречался с какой-нибудь туземкой или полукровкой, неоднократно водил бы ее к себе в спальню, а по утрам оттуда выгонял — это было бы понятно. Но открыто общаться с туземцами, беседовать с ними — это значит заходить слишком далеко. Итак, не один только серый костюм изгонял меня из общества в Дарвине!
Окончание срока моей трехлетней службы на севере Австралии застало меня в Бруме. Однако, вместо того чтобы провести отпуск в умеренном климате юга Австралии, я остался на севере продолжать свои этнографические занятия. Меня уверяли, что я совсем рехнулся. Пусть так. Но я чувствовал себя в тропиках чрезвычайно хорошо.
Во времена Блая ром мог ставить губернаторов и снимать их. В мое время в Дарвине пиво тоже было политическим напитком. Здесь выпивали пива в расчете на душу населения больше, чем где-либо в другом месте Австралии. Пивоваренные заводы юга соперничали в поставках пива Дарвину. Пиво привозили чаще всего за две тысячи километров пароходом. И поскольку пустые пивные бутылки ни на что не годились, а собирать их и отправлять обратно на заводы было невыгодно, «природной особенностью» Дарвина перед войной были тысячи, а может, и миллионы пустых бутылок на незастроенных участках города.
Железнодорожный поезд «Дух прогресса» был до войны предметом гордости австралийцев. Он ходил между Мельбурном и Албери, стоящим на границе Нового Южного Уэльса. Доходить до Сиднея он не мог, потому что ярко выраженный индивидуализм штатов Виктория и Новый Южный Уэльс привел к тому, что они проложили на своих территориях колеи разной ширины. Поэтому в Албери пассажиры делают пересадку; и багаж тоже перегружают на поезд штата Новый Южный Уэльс.
У Северной территории не было своего «Духа прогресса», но зато имелся «Дух протеста», как любовно называли поезд, который ходил между Дарвином и Бердемом. В топке паровоза жгли дрова. Паровозы и весь подвижной состав сохранились здесь с 1880 года. Поезд, тяжело пыхтя, раз или два раза в неделю, как вздумается, направлялся в Бердем, а затем обратно. Жара, мухи, очень неудобные вагоны — все это требовало применения каких-то успокоительных средств, поэтому в каждом отделении всегда стояло несколько ящиков пива, по дюжине бутылок в каждом. Дорога в Бердем в противоположность известной пословице о дороге в ад была вымощена не благими намерениями, а пивными бутылками.
Австралийские аборигены прежде устраивали свои стоянки чаще всего на холмах, и археолог находит там кремневые орудия и кости съеденных животных. По дороге Дарвин — Бердем все обстояло иначе. Машинист останавливал поезд — если он не останавливался сам по себе — у подножия горы, потому что часто не хватало пару для того, чтобы преодолеть подъем, и требовалось добавить огня в топку. Это давало возможность устроить пикник возле дороги. Кочегар, машинист, проводник и пассажиры — все участвовали в нем, в то время как паровоз накапливал пар. Пассажиры выбирались из вагонов, захватывая с собой ящики с пивом, и археолог, который когда-нибудь начнет раскопки вдоль этого участка пути, установит, что «стоянка» здесь была в низине, а не на холме. В зависимости от количества пива, находящегося в распоряжении пассажиров, эти пикники могли переходить в подлинные пирушки, из-за чего поезд при расстоянии между пунктами всего в пятьсот километров приходил с опозданием на сорок восемь часов. Все пассажиры прибывали в таком случае здорово подвыпившими, веселыми и возбужденными. Официальной причиной опоздания объявлялись, само собой разумеется, непорядки с поршневым штоком.
Поскольку в тропическом климате человек сильно потеет, необходимо, естественно, употреблять больше жидкости, чтобы предохранить организм от обезвоживания. Конечно, просто вода или чай также помогают сохранить в теле влагу, но их презирают — в Дарвине пьют пиво. Виски больше пьют подальше от побережья, потому что из-за высокой стоимости перевозки товаров цена на бутылку пива там утраивается, тогда как цепа на виски повышается лишь в полтора раза.