Мужчины из каждой определенной локальной группы могли искать себе жен в любой локальной группе другой половины.
Если какая-нибудь женщина прибывала с материка, ее включали в одну из половин на острове. Обычно она вступала в брак с мужчиной, который принадлежал к локальной группе, живущей ближе других к материку, так как группы, обитающие в глубине острова, не имели тесных экономических и политических связей с континентом.
Мои изыскания в Бруме по вопросу о системе родства племен Северо-Западной Австралии привели меня к выводу, что обычный метод сбора данных о родственных связях заслуживает серьезной критики, поскольку при нем как этнограф, так и сами аборигены могут совершать субъективные ошибки, размеры которых трудно предусмотреть и учесть. Поэтому я разработал новый метод, чтобы избежать ошибок и иметь возможность проверить себя. Для этой цели я сфотографировал всех аборигенов общины на Грут-Айленде или, во всяком случае, всех, кого смог, и предложил каждому туземцу назвать всех изображенных на фотографии с обозначением степени родства с ним.
Для этого я посетил несколько ведущих совместное хозяйство групп. Базой мне служило одно туземное поселение на северо-востоке острова, отделенное от места приводнения гидросамолетов лагуной шириной пять километров. В этом, основанном в 1938 году поселении жило около двадцати аборигенов.
Я отправлялся в свои экскурсии — разыскивать группы аборигенов — с одним или двумя туземцами. Одному мне никогда бы их не найти, даже и на Грут-Айленде, плотность населения которого была выше, чем где-либо еще в Австралии, — это было бы все равно, что искать иголку в стоге сена. Сопровождавшие меня туземцы знали, где находится вода, обнаруживали около источника следы ног и определяли, свежие ли они. Мои спутники быстро отыскивали место лагеря, по золе костра устанавливали, как давно туземцы покинули стоянку. Если в лагере никого не было, мы, удалившись от него на сотню метров, ожидали, пока туземцы вернутся. Считалось неприличным приближаться к лагерному костру без приглашения. Такое приглашение мы получали примерно через полчаса после возвращения населявших лагерь аборигенов, которые до этого не обращали на нас внимания, хотя мы находились совсем рядом.
Затем все вместе мы усаживались у костра, и туземцы курили трубку с табаком, который я им предлагал. Такая трубка состоит из полой, длиной примерно двадцать сантиметров, палки, заканчивающейся металлической чашечкой цилиндрической формы (один сантиметр в диаметре и полтора сантиметра в высоту). Эту трубку австралийские аборигены переняли у малайцев. Трубка шла по кругу, каждый из мужчин делал глубокую затяжку и передавал трубку соседу. Мужчины старались задержать дым в легких подольше, затем делали резкий выдох. При этом их прошибал пот, глаза становились остекленелыми, и люди впадали в состояние, близкое к опьянению. Если они вставали, то шатались как пьяные.
Табак я давал вечером, но хотя мужчины его тотчас же выкуривали, это не мешало им курить еще и утром. Они брали трубку, из которой курили вечером, и ковыряли в мундштуке тонким, но прочным железным стерженьком, слегка загнутым на конце. Выцарапанные таким образом пропитанные никотином деревянные крошки выколачивали в ладонь, затем закладывали в чашечку трубки и курили эту ядовитую смесь из дерева, никотина и смолы. Действие такой утренней трубки было еще более сильным. Я видел, как мужчины, выкурив ее, теряли сознание; у некоторых бывали сердечные приступы.
Туземцы обсуждали то, что я делал, причину моего прихода к ним. Я старался до захода солнца сфотографировать всех, кто входил в группу, и по возможности хотя бы начать опрос тех, кого я уже заснял. Обычно нас приглашали к ужину, который состоял из рыбы или черепашьих яиц. Рыбу просто резали на куски и клали, в коже и с костями, на горячие угли. Через несколько минут ее вынимали из огня. Сверху она хорошо обжаривалась или даже обгорала, но внутри оставалась почти сырой. Кожа и кости легко удалялись, а вместе с ними также и большая часть приставшего к рыбе песка и золы. Тем не менее песок неизбежно попадал в рот. Австралийцы не обращают внимания на песок в пище, они привыкают к нему с юных лет. Вследствие этого зубы тех, кто постарше, оказываются стесанными вплоть до десен.
Аборигены изображают на древесной коре окружающие предметы. Для туземцев, живущих на континенте, большую роль играет кенгуру. На рисунке с Грут-Айленда изображены наверху слева направо: четыре северо-восточных острова, сирена, символ тотема — юго-восточного ветра, птица; змея, каноэ с двумя мужчинами, один из которых поразил гарпуном черепаху. Внизу: сумчатая куница, морская и пресноводная черепахи, казуарина; тотемный северо-западный ветер, крокодил, дельфин
Во всей Австралии туземцы различают четыре природных элемента питания: мясо, растительную пищу, жир и сладости, содержащие сахар. На Грут-Айленде, что очень примечательно, вместо слова «мясо» употребляли слово «рыба»: это показывает, насколько жители острова были связаны с морем как источником питания. Тем же термином, что и рыба, обозначали черепаху, черепашьи яйца, сирену, а также валлаби и мясо прочих земноводных животных и рептилий. Поскольку добыть морских животных было легче, туземцы редко охотились на валлаби. Кенгуру на острове не водились.
Австралийское меню, как показывают следующие цифры, вовсе не было таким уж однообразным.
Туземцы острова Грут-Айленд знали двадцать пять различных видов наземных животных, включая пресмыкающихся, семьдесят пять — наземных и морских птиц, девяносто семь — животных и рыб, обитающих в пресных и соленых водах, тридцать семь — моллюсков (ракушек, крабов и т. д.), семьдесят пять — растений. Итак, всего 309 различных «блюд». Конечно, в соответствии с временем года примерно только двадцать из них составляли основу питания.
При сравнении пищи аборигенов Грут-Айленда с питанием диери, типичного племени на континенте, видно, что у диери в отличие от жителей Грут-Айленда преобладают наземные животные:
— Грут-Айленд — Диери
Наземные животные, включая пресмыкающихся — 8 % — 33 %
Птицы — 24 % — 45 %
Пресноводные и морские рыбы и звери — 31 %— 2 %
Моллюски — 13 % — 2 %
Растения — 24 % — 18 %
Чаще всего я брал с собой из поселения, служившего мне базой, корни маниоки, из которых готовят тапиоку, и немного чаю. Я делился ими, как и табаком, с теми, у кого я был гостем. Этот небольшой запас продовольствия, фотоаппарат, принадлежности к нему и все остальное, в чем я нуждался, я носил в рюкзаке. Я никогда не брал с собой огнестрельного оружия, зверей для еды убивали копьем сопровождавшие меня туземцы.
Кроме добытых из моря продуктов, которые мне нравились, я ел и другие местные блюда. Бандикут, сумчатый барсук, восхваляется обычно как «пища богов» — я этого не нашел, мне он пришелся не по вкусу. Одним из наиболее лакомых блюд, которое мне пришлось попробовать, был кусок ящерицы, пойманной нами, когда мы находились в пути. Сопровождавший меня туземец тотчас же развел огонь, бросил ящерицу в самый жар, вынул ее через минуту и разрезал на куски. Она была очень маленькая, есть было почти нечего, но он нашел, что мне предложить. Мясо было совсем белым, по плотности напоминало рака, но имело особый привкус. Кроме других пресмыкающихся я ел еще и варана, но он показался мне довольно-таки пресным.
Ночь я проводил в спальном мешке возле небольшого лагерного огня, в так называемом лагере юношей. Огонь лагеря женатых мужчин был оттуда не виден.
В противоположность тому, как это принято у других аборигенов, женщины на Грут-Айленде были совершенно отделены от мужчин. Еще недавно они прикрывали свою наготу — опять же в противоположность другим племенам — узкими полосками пли рубашками из коры бумажного дерева. Отдельное от мужчин пребывание женщин, а также их способ одеваться объясняют тем, что макассары часто похищали женщин. Однако нигде на северном побережье Австралии, где также бывали случаи похищения женщин, эти обычаи не сохранились. Более убедительным объяснением будет, пожалуй, то, что мужчины и женщины разделены также и в производственном процессе: мужчины работают в море, а женщины — на суще.