С обособленностью женщин было полностью покончено, и они без малейшего стеснения находились среди мужчин в поселении и в лагере аборигенов. Некоторые семьи жили теперь в хижинах, другие же по-прежнему предпочитали спать под открытым небом, у лагерного костра. Аборигены не рассматривали уже жизнь в поселении или на миссионерской станции как нечто временное, а жизнь в буше как нормальную. С этим было связано и их новое отношение к традиционным локальным группам. Если некоторые пожилые аборигены еще соотносили себя с тотемом — юго-восточным ветром и, следовательно, считали себя людьми «талимбо», а другие, соотнесенные с тотемом — северо-западным ветром, были люди «бара», то молодые точно не знали, к какой локальной и тотемной группе они относились. Эта принадлежность уже ничего не решала; теперь имело значение, к кому относиться — к людям миссии или к людям Умба-Кумбы.
Поселение Умба-Кумба производило впечатление благоустроенного. Кора бумажного дерева была еще по-прежнему наиболее распространенным материалом для покрытия хижин, но некоторые здания сверкали крышами из оцинкованной гофрированной жести. Твердый пол стал обычным явлением, а главное здание имело солидные стены высотой примерно до бедер человека. Была комната, в которой спали школьники, комната для школьных занятий, склад для хранения продуктов и различные служебные помещения. С тех пор как я был здесь в последний раз, главное здание расширили на несколько комнат.
В 1941 году воду черпали из находящегося за домом колодца. Я хорошо помнил этот колодец, потому что в 1941 году, помогая его бетонировать, я выцарапал на память потомкам имена жены, сына и свое собственное. Колодец еще существовал, но им уже не пользовались, так как воду теперь брали из пруда, образовавшегося после постройки плотины, расположенной примерно за километр от поселения.
Как только я прибыл в поселение, мне бросилось в глаза множество детей школьного возраста. Я был для них совершенно чужой. Когда в 1941 году я покинул остров, они еще не родились или были младенцами. Также и в лагере почти каждая женщина кормила грудью младенца или носила двух-, трехлетнего ребенка в своего рода переднике, переброшенном через плечо. Это было следствием природной плодовитости жителей Грут-Айленда и проведенных в последние шесть-семь лет мероприятий по снижению детской смертности. Здесь, во всяком случае, казалось, что будущее аборигенов обеспечено!
Положение Фреда Грея за прошедшие годы значительно изменилось. Когда он был независимым человеком и ему постоянно угрожало предписание о выезде, он вынашивал грандиозные планы, касающиеся поселения, и был полон решимости провести их в жизнь, несмотря на сопротивление миссии. Служащие летной станции всегда относились к нему благожелательно, и из этого источника он черпал наличные деньги. Это было особенно важно в начале деятельности Грея, когда временами на его банковском счете было пусто. Однако в конце концов он понял, что его скромное финансовое положение никак не соответствует обширным планам — невыполнимым как бы они ни были хороши. Фред Грей должен был обеспечить себе официальное признание и поддержку. Признание он получил еще до 1941 года, а во время войны его положение упрочилось, потому что он оказался очень полезным для расположенных на острове воинских частей. Позднее он стал получать за каждого ребенка до четырнадцати лет, проживавшего в поселении, еженедельно по пяти шиллингов, и, кроме того, ему была предоставлена правительственная субсидия. К 1948 году Фред Грей полностью потерял независимость. Свои прежние планы он отставил на задний план.
Пока по другую сторону Лагуны Литла существовала летная станция, Грей совершенно не зависел от миссии на юго-западе острова и имел возможность постоянно получать все необходимое и почту с гидропланами или благодаря доброжелательному отношению служащих станции с пароходом, который доставлял на станцию припасы на полгода. Но когда станция была закрыта, Фред Грей связывался с внешним миром только через миссию. И вот в 1948 году произошло то, против чего он боролся все это время: миссия получила возможность прибрать к рукам организованное им поселение. Много лет велись переговоры об условиях и цене, и в конце концов в 1957 году Фред Грей покинул Грут-Айленд и его Умба-Кумба стала филиалом миссии на реке Ангургва.
Но вернемся к 1948 году. Несмотря на постоянные дожди, я совершил одну-две короткие экскурсии в буш: меня тянуло посетить известные мне с прежних лет лагерные стоянки аборигенов. Я надеялся встретить кое-кого из туземцев, которых я знал раньше. На месте одного лагеря я нашел остатки костра и скорлупу черепашьих яиц, все остальные стоянки были покинуты.
Первой неудачей, которая постигла экспедицию после высадки на Грут-Айленде, был установленный радистом факт, что переносная радиостанция, которую мы взяли с собой, не действует и что запасные части прибудут только с судном. Наше жалкое положение усугублялось тем, что всего за несколько дней до нашего прибытия прекратила работу рация Фреда Грея. Таким образом, мы оказались совершенно отрезанными от внешнего мира, и прибытие ожидаемого нами судна стало для нас вдвойне важным. Наше беспокойство росло, поскольку погода все ухудшалась, а на горизонте не показывалось никакого судна. К тому же кончались и продукты, которые мы привезли с собой на летающей лодке. Конечно, голод нам не угрожал, у Фреда Грея было еще несколько тонн пшеничной муки, но перспектива жить только лепешками и мармеладом нас не очень воодушевляла.
Через несколько дней после нашего прибытия погода совсем испортилась: дожди шли теперь не время от времени, а беспрестанно, и такие сильные, какие бывают только в тропиках. И это в апреле, в начале сухого сезона! Однажды за двадцать четыре часа выпало двадцать два сантиметра осадков! На следующий день продолжал лить дождь, и вода с шумом обрушивалась, на палатку Маунтфорда, где мы держали военный совет. Самым важным в этих условиях было связаться по радио с Дарвином. Это можно было сделать только по радиопередатчику миссии Ангургва, но до нее пятьдесят шесть километров. Конечно, можно послать кого-нибудь из туземцев, написав, что нужно передать в Дарвин. Но, не говоря уже об ужасной погоде, у нас не было уверенности, что посланный нами человек дойдет куда нужно, и пришлось бы ждать много дней, пока он вернется с ответом. Это только прибавило бы нам беспокойства. Не оставалось ничего другого, как отправиться кому-нибудь из состава экспедиции. Но при этой мерзкой погоде… В тот день выпало тридцать сантиметров осадков, и не было никаких признаков, что погода идет на улучшение. Кроме того, с северо-запада дул сильный ветер, хотя, к счастью, не циклон — за это я, как метеоролог, мог ручаться.
В нашей беседе принимал участие и Фред Грей: нам нужны были его советы. Кто-то предложил, чтобы Фред Грей подвез посланца часть пути на своем лихтере. Это судно прежде использовалось для заправки бензином летающих лодок, но потом, когда оно пришло в плачевное состояние, его бросили. Фред Грей привел в порядок машину и плавал на нем по лагуне (однажды в хорошую погоду доплыл даже до миссии). Но теперь погода явно не была хорошей, и меня нисколько не радовала мысль проделать на этом судне и в таких условиях хотя бы часть пути. Мы должны будем плыть на лихтере на сколько возможно дальше вдоль юго-западной косы северной бухты Грут-Айленда, где, спасаясь от ветра, нам нужно сойти на берег. Таким образом удастся укоротить путь на шестнадцать километров.
Маунтфорд, Суини, чиновник из Департамента по делам аборигенов, и я вместе с пятью выбранными мною надежными туземцами должны были ехать с Фредом Греем. Из членов экспедиции я был единственный, кто уже проделывал этот путь, правда в совершенно иных условиях.
На следующее утро мы поднялись пораньше и рассказали туземцам о нашем намерении. Я взял свой рюкзак, другие — маленькие сумки со строго ограниченными запасами чая, сахара, хлеба и три банки солонины на всех. Этого должно было хватить, если все пойдет хорошо. Каждый из нас нес по резиновой подстилке, на которую мы клали постель, когда спали в палатке. Ее мы использовали и как накидку для защиты от дождя. Кроме того, каждый взял что-то, чтобы покрыть голову. У меня на голове была дешевая шляпа того типа, о которой в обиходе говорят, что ее «корова жевала».