Как перейти на ту сторону? Двое из туземцев показали нам свой способ. Хотя вода доходила им до бедер, они спокойно, балансируя, шли по одному бревну. Казалось, это очень просто. Но так как я никогда не был хорошим гимнастом, мне едва ли удалось бы пройти четыре-пять метров по бревну, перекинутому в воздухе; по балке же, находящейся под водой, текущей бурным потоком, я пи за что не перешел бы на ту сторону. Итак, я должен был пользоваться обоими стволами, ступать одной ногой по одному, другой — по другому. На этот раз я был твердо убежден, что сорвусь в воду, и поэтому отдал свой рюкзак, сапоги и носки — снять их под водой мне было бы очень трудно — одному из сопровождавших нас туземцев. Он привязал сапоги с засунутыми в них носками к рюкзаку и пошел вперед. К моему удивлению, он не только шел по одному бревну, но к тому же еще нес под мышкой мой капюшон, а на голове — рюкзак. Чувство равновесия у этих людей просто удивительно!
Теперь была моя очередь. Ощупывая каждое бревно пальцами ног, я вошел в воду. Пройдя половину пути, я вдруг услышал раскатистый смех Маунтфорда, вслед за ним расхохотался и Суини. Я был всецело поглощен заботами о своей безопасности и не мог обернуться, но наверняка оба они смеялись над моим комичным видом: широко расставив ноги, совершенно нагой, с одной только шляпой на голове, которую я при всеобщем возбуждении позабыл снять, я ощупью продвигался вперед. Но я благополучно перебрался на другую сторону, и теперь была очередь Маунтфорда идти по тому же пути и тем же способом. Тут уж я мог посмеяться, хотя положение было серьезным. Маунтфорд не смог сохранить равновесия, упал с бревна, и его понесло вниз по течению. Не медля ни минуты, один из аборигенов прыгнул за ним, и оба они вышли на берег, уцепившись за ветви дерева примерно в четырехстах метрах ниже по течению. В то время как Маунтфорд пробирался к нам, Суини благополучно переправился по «мосту».
Когда через три дня я возвращался тем же путем обратно, от «моста» не было и следа: после нашего перехода через реку поток унес оба бревна.
До наступления темноты мы прошли тридцать километров. Остальную часть пути мы должны были проделать, полностью положившись на аборигенов. Встретились еще два крика, но перейти их было не особенно трудно. И вот к полуночи мы увидели перед собой костры лагеря живущих при миссии аборигенов. Наконец-то мы избавимся от этой проклятой сырости и сможем расправить свои усталые кости, растянувшись на сухой постели! Но с этим приходилось повременить. Между нами и манящими нас лагерными кострами была такая «мелочь», как река Ангургва. Насколько мне было известно, вода в этой реке в сухой сезон не высыхала, и возле миссии река имела приливы и отливы. Поскольку лодки у нас не было, нам предстояло перебираться через реку вплавь. Река — это значит крокодилы, но мы меньше всего думали об этом. Еще большая опасность заключалась в том, что мы были измучены, могли не справиться с течением и утонуть.
Туземцы стали что-то кричать своим соплеменникам, находившимся на той стороне, и несколько человек подошли к берегу, до которого от нас было самое большее сто метров. Один из аборигенов побежал в миссию, расположенную немного выше по течению, и разбудил миссионера, который также пришел на берег реки. Громко крича, мы рассказали ему о том, кто мы такие и что нам от него нужно. Также криком он объяснил, что с одного берега на другой протянут канат, которым туземцы пользуются, переправляясь через реку во время прилива, чтобы их не снесло. Если у нас хватит решимости, мы можем, держась за него, перебраться на другую сторону. Посылать же в темноте лодку было бы слишком рискованно. В ином случае нам придется подождать, пока рассветет. Будучи человеком осторожным, я предпочел не рисковать, Маунтфорд, у которого еще не изгладилась из памяти дневная переправа через реку, — тем более. Суини сначала был готов попытаться, но потом также решил, что осторожность — лучшая часть мужества, и остался с нами. Едва ли нужно говорить о том, что туземцы ничего не боялись и спокойно переправились к своим товарищам на тот берег. Мы втроем провели беспокойную ночь у костра и с нетерпением дожидались первых лучей солнца.
В конце концов все же рассвело, погода была прелестная, дождь прекратился. Мы быстро переправились через реку и уселись за завтрак с миссионером, которому Маунтфорд, теперь уже подробнее, рассказал о положении в Умба-Кумбе и объяснил, что нам нужно. Нет, миссионер ничего не слышал о разыскиваемом нами судне, но ведь он не сидел все время возле приемника, может быть, что-нибудь и передавали о его местонахождении.
Сначала нам пришлось присутствовать при богослужении, а потом дожидаться десяти часов — условленного времени связи с Дарвином. Маунтфорд и Суини прослушали службу, я же попросил меня извинить, так как хотел освежить свое знакомство с аборигенами в миссии. Некоторые из моих старых приятелей наверняка оставались язычниками, церковь они посещали только по воскресеньям.
Старый Банью был в лагере. Сидя на корточках, он раскрашивал гроб из коры: вчера родился мертвый ребенок.
— Да, да, многое изменилось, — сказал он.
Официально, для миссии, у него теперь только одна жена, да и в буше он бывает редко. Вечером они устроят для умершего ребенка небольшой концерт — это миссионер разрешает. У него, Банью, есть кое-что показать мне. Старый Калиова, проходя мимо, тоже заверил меня, что они могут мне что-то показать, — только я не должен говорить об этом миссионеру. Я не имел представления, о чем идет речь, потому что ни их английский язык, ни мои весьма ограниченные познания в языке Грут-Айленда не помогали нам понять друг друга. Но сначала я должен был их покинуть, потому что ко времени, назначенному для передачи, я хотел быть в миссии; я сказал, что приду позднее.
С большим волнением мы ожидали установления связи с Дарвином, надеясь хоть что-то услышать о судне со снаряжением для экспедиции и провиантом. Но напрасно, из-за атмосферных помех ничего нельзя было понять. Мы могли говорить со станциями, находящимися далеко на западе Северной территории, и с южными станциями. Мы слышали и Дарвин, но не понимали ни слова. Станция Оэнпелли предложила принять от нас сообщение и передать в Дарвин. Миссионер попытался сделать это, но не успел сказать все, что нужно, так как наш передатчик заглох, хотя мы еще слышали Оэнпелли. Итак, нам приходилось ждать до пятнадцати часов — времени следующей передачи. Я улегся на походной кровати, так как очень устал. Однако, кроме общей усталости и боли в мышцах, я не ощущал никаких последствий вчерашнего напряжения, я даже не натер себе ноги.
В пятнадцать часов мы вновь собрались в доме миссионера вокруг радиопередатчика. На этот раз слышимость была лучше, но нам не так легко было добиться, чтобы нас как следует поняли. Дарвин уже разговаривал с Оэнпелли и получил оттуда несколько искаженную версию того, что мы успели передать в Оэнпелли. О судне ничего не было известно, после того как оно вышло из Оэнпелли. Правда, с маяка в Кейп-Дон видели одно судно, возможно, это было то, которое мы разыскиваем. Тогда Маунтфорд попросил, чтобы с авиационной станции выслали воздушный патруль вдоль берега — поискать судно — и направили нам в Лагуну Литла летающую лодку с запасными частями для радиопередатчика и провиант. Радист в Дарвине обещал передать нашу просьбу на летную станцию и сообщить нам ответ в двадцать один час. Снова мучительное ожидание!
Вечером, вскоре после захода солнца, туземцы устроили перед зданием миссии концерт для мертворожденного ребенка. Церемонии при погребении младенцев и стариков не очень интересны с точки зрения искусства. Аборигены верят в то, что дух умершего ребенка не возвращается в страну мертвых, находящуюся на небе над тотемической областью умершего, но остается связан с землей, чтобы снова возродиться со следующим ребенком, которого родит его мать. Мне уже приходилось в различное время слышать эту своеобразную музыку бамбуковых труб и сопровождавшие ее песни. Но Маунт-форда и Суини они очень заинтересовали. Я был поражен тем, что аборигены все еще совершают свои погребальные церемонии, и тем, что миссионер допускал это языческое представление, хотя сам он в нем не участвовал. Танцев не было.