В ходе моих этнографических исследований я решил составить список вещей, входящих обычно в поклажу верблюда. Джордж сначала заявил о своей готовности навьючить на верблюда ношу и предоставить мне возможность записать и сфотографировать входящие в нее вещи. Но в первый раз, когда я к нему обратился, он был слишком занят картами, на следующий же день оказалось, что его верблюд «убежал в буш» и привести его оттуда было бы слишком хлопотливым делом. Наконец, я уговорил старого Камбудду нагрузить верблюда кладью. За это я дал ему одну из моих рубашек и заплатил за каждый снимок по два шиллинга — очень дорогое удовольствие, тем более что мне не пришлось увидеть вещей его жены.
В поклажу верблюда Камбудды входили два изрядно порванных куска брезента, шесть серых одеял и также весьма порванная одежда — верхняя и нижняя рубашки, штаны и старый фрак, который я раньше видел на Джордже. Аборигены часто передают друг другу свою одежду, но, возможно, Камбудда выиграл фрак в карты. Хотя я сам видел аборигенов, игравших только на деньги, они уверяли меня, что играют и на одежду и даже на право спать с женой другого.
В клади находилась также пуховая подушка, мешок с двадцатью пятью фунтами муки, а в нем — в маленькой жестяной баночке — немного чая, смешанного с сахаром. Был у Камбудды и «денежный мешок», как он его называл. Он не позволил мне заглянуть в него, но я догадался о содержимом этого мешка, весившего примерно десять килограммов. Конечно, сколько-то денег там было, но в основном мешок заполняли камни, по-видимому кварцит — ходовая «монета» знахарей этой области, к которым, вероятно, принадлежал и Камбудда.
Для воды Камбудда брал с собой пятилитровую банку, в которой прежде находилось какое-то дезинфицирующее средство. Навинчивающаяся крышка отсутствовала, и вместо нее Камбудда использовал деревянную затычку, обмотанную тряпкой. Камбудда объяснил мне — его объяснение было очень интересным, — что под металлической крышкой вода скоро нагревается. В этой области, где неопытный белый может легко погибнуть без воды, вопрос о воде для туземца не представляет такой важности. Он вырос здесь и знает все водоемы в округе, а также другие способы добывания воды, скажем из корней некоторых деревьев. В то время как белый, перед тем как тронуться в путь, заботится, чтобы все сосуды были заполнены водой, аборигены часто покидают Ангас-Даунс совсем без воды, хотя на спинах животных и подвешена посуда для воды. Артур Лидл также прекрасно чувствовал себя в буше, и поэтому он пренебрежительно говорил о восьмидесятикилометровом «сухом отрезке пути» на шоссе до Маунт-Куин, по которому он ездил на своей старой колымаге в Алис-Спрингс и обратно.
Поклажа верблюда Камбудды была увязана двумя ремнями и обрывком веревки и прикреплена к старому седлу, из которого вылезла вся начинка — солома — и торчал один только железный остов.
Если прибывали автобусы с туристами, которые не обедали в Ангас-Даунсе, они останавливались перед усадьбой на пятнадцать-двадцать минут с включенными моторами. Эти автобусы приходили не по расписанию, и, хотя аборигены обладают замечательным слухом и при попутном ветре слышат шум мотора за четверть часа до прибытия машины, очень редко бывало, чтобы туземцы их поджидали. Пассажиры выходили, и те, что помоложе, бежали к лагерю аборигенов, а более пожилые степенно следовали за ними, чтобы купить у туземцев деревянные сувениры. По закону белым под страхом штрафа в пятьдесят фунтов и наказания тремя месяцами тюрьмы запрещалось приближаться к лагерю аборигенов ближе чем на двадцать пять метров. Но закон чаще нарушали, чем соблюдали, и в Ангас-Даунсе не было никого, кто следил бы за этим. Я, между прочим, не имел разрешения посещать лагерь и каждый раз, когда я навещал там аборигенов, совершал незаконное деяние. Я всегда немножко беспокоился, как бы чиновник Департамента по делам аборигенов не вздумал прибыть в Ангас-Даунс как раз тогда, когда я находился в лагере. Однако этого не случилось. Оба раза, когда приезжали такие визитеры, я спокойно сидел в своем сарайчике во дворе фермы.
Если же ожидались автобусы с туристами, которые обедали в Ангас-Даунсе, то аборигены точно знали время их прибытия, и за час или даже раньше большинство жителей лагеря — мужчины, женщины и дети — собирались возле усадьбы. Мужчины усаживались на платформе вокруг бака с водой и разговаривали, тогда как женщины часто использовали это время, чтобы постирать, поскольку вода была рядом. Выстиранное белье они развешивали здесь же на изгороди.
Когда автобус подъезжал, туземцы не бросались к нему стремглав, торопясь продать свои товары, а спокойно и без толкотни смешивались с туристами и предлагали им сувениры. Они поднимали предлагаемую для продажи вещь вверх и просили, не повышая голоса: «два боба» (шиллинга), «четыре боба», «шесть бобов» и т. д. Во время обеда туземцы терпеливо дожидались у шале, а затем торговля продолжалась до тех пор, пока автобус не отходил.
Спать аборигены ложились рано, так как при свете костра играть в карты нельзя. Кроме того, вечером они не любили даже ходить по лагерю, потому что боялись духов.
Меня удивляло, что жители лагеря в Ангас-Даунсе никогда не устраивали ночного пения — это отличало здешних аборигенов от аборигенов Северной Австралии. Их единственный традиционный инструмент — две палки, чтобы выстукивать такт. На бамбуковой трубе или на диджериду северных австралийцев играть они не умели. Только один-единственный раз я слышал, как в лагере пели, по очень немного и робко.
Правда, у туземцев был один, ввезенный извне музыкальный инструмент — так называемая однострунная гитара, но на ней играла только молодежь. Сделать ее было очень просто. Стальную проволоку, взятую из троса, натягивали на пустую консервную банку. Затем проволоку вместе с банкой прикрепляли к палке примерно в метр длиной. Струну дергали обрывком такой же проволоки, зажатой в пальцах правой руки: высота тона регулировалась прикосновением маленькой банки из-под сухого молока, которую играющий на «гитаре» держал в левой руке. Многие из молодых аборигенов — юноши и девушки — замечательно играли на этом примитивном инструменте. В основном звучали мелодии ковбойских несен, записанные на патефонной пластинке у Лидлов, или хоралы, которым туземцы научились у миссионеров. Иногда по вечерам, расположившись позади усадьбы, они напевали в сопровождении «гитары» вперемежку ковбойские песни и хоралы. Церковные песни туземцы пели чаще всего на языке аранда, иногда также на питьяндьяра и совсем редко по-английски.
Магия белых людей: деньги
Быстрое развитие туризма привело к тому, что аборигены независимо от своего желания были вовлечены в сферу денежного обращения, потому что сувениры они продавали за наличные деньги. Это решительное изменение в их жизни произошло за пять лет до моего приезда в Ангас-Даунс.
Разумеется, деньги попадали к аборигенам еще до 1957 года. Уильям Лидл платил своим туземным служащим установленную законом недельную заработную плату — пять шиллингов — уже в 1939 году, если не раньше.
Конечно, в 1939 году покупательная способность шиллинга была значительно выше. Тем не менее деньги, которые получали в то время двое или от силы трое туземцев, работавших на Лидла, были словно капля, упавшая на горячий камень, по сравнению с тем, что попадало в руки аборигенов, которые в 1962 году были связаны с усадьбой в Ангас-Даунсе.
Значение вовлечения туземцев в сферу денежного обращения было столь же велико, как и значение обзаведения верблюдами и ослами. Оба эти явления привели к тому, что существовавший прежде первобытный образ жизни полностью разрушился.
Отношение аборигенов к деньгам очень интересно. Чтобы понять это, следует назвать монеты, бывшие в обращении в 1962 году: медные — полпенни и пенс; серебряные — три пенни, шесть пенсов, шиллинг и два шиллинга. Бумажные деньги — десять шиллингов, один, пять и десять фунтов; двенадцать пенсов составляли один шиллинг, и двадцать шиллингов — фунт.