- Святая земля монастыря благотворно действует и на бессловесную тварь Божью, радует и веселит ее, - пробормотал Лисенок, делая вид, что не видит остановившихся в толпе двух монастырских братьев. Румяные братья в грубых белесых хабитах и черных скапуляриях переглянулись с довольным видом - здешний аббат и в самом деле считал уныние тягчайшим из смертных грехов и делал все, дабы овцы, которых он пас, пребывали в веселии и бодрости. Оттого ярмарки у аббатства были всегда многолюдны, и братьям дозволялось продавать монастырские вина, настойки и мед в общих рядах. Отец-настоятель всегда открыто заявлял, что подчиняется едино епископу Памплоны и Его Святейшеству папе, а потому не жаловал изредка появлявшихся на этих приграничных землях арагонских и леонских инквизиторов. При этом ему удавалось сохранять нейтралитет и сносные отношения с обоими враждующими родами Наварры - де Бомон и Аграмон.
И все же Джермо не решился демонстрировать свой коронный номер, где он жонглировал телом Бьянки, крутил ее, будто бревно, вокруг шеи и играючи перебрасывал с руки на руку. В монастырских окрестностях это могло сойти за непристойность, как и танцы Нати. Так что вместо этого они на скорую руку восстановили старую, давно известную сценку, изображавшую освобождение дочери короля Каэтана из рук коварных алжирских корсаров. Дочь короля играла Бьянка - по роли ей полагалось лишь сидеть за импровизированной решеткой и горестно закатывать глаза. Храброго Эль Сида, рыцаря-освободителя изображал Лисенок, Джермо перевоплотился в короля, а роль корсара досталась Нати, которой пришлось нарисовать усы и привязать мочальную бороду. Урзе, игравший на виуэлле, подавал реплики хора.
Сценка имела огромный успех - Нати, запыхавшаяся, с размазавшимися усами, видела, как орут и подбрасывают в воздух шляпы зрители, среди которых были и крестьяне, и несколько солдат, и даже три знатные дамы под вуалями, которых эти солдаты, по видимому, сопровождали. Дамы, правда, были сперва сдержаны и отчужденны, боясь увидеть в сценке нечто непристойное, однако все непристойности Джермо из сценки благоразумно убрал. Чуть поодаль остановились трое, в одежде которых повторялись черно-серебристые мотивы, наводившие на мысль об униформе. И наконец несколько личностей неопределенного вида и рода занятий, в каких-то темных отрепьях или потретых монашеского вида плащах с наброшенными на головы капюшонами - Лисенок, которого Нати потом спросила, пожал сплечами и сказал, что это, верно, обычные пилигримы, либо свернувшие с тропы Сант-Яго, либо уже возвращающиеся из паломничества и завернувшие в аббатство, дабы припасть к находящемуся близ него источнику Девы Марии-в-папоротниках.
- Или мошенники, прикидывающиеся пилигримами, - закончил он.
После сценки, умывшись, Нати решила поискать мыла - они рассчитывали переночевать в странноприимном доме у западной ограды аббатства, и Нати надеялась, что там будет где помыться. Пусть на это опять уйдет существенная доля ее сбережений - без мытья Нати не могла обходиться. Хорошо хоть зубы она приспособилась чистить золой от костра, потому что вонь изо рта была для нее настоящим кошмаром. Причем окружающие запахи вонью почти не ощущались - то ли историки врали по поводу всеобщей грязи и смрада, то ли все дело было в ее восприятии. Ее тело родом отсюда, из этого мира - может быть, оно просто притерпелось.
Разбитной лоточник, у которого нашлось не только мыло, но и сомнительного вида жидкости для освежения кожи, средства от запора и мазь для излечения золотухи, долго распространялся о том, как труден путь из Окситании, где это мыло изготовлено. Но Нати торговалась как кремень, так что он, вздохнув, сбавил цену почти вполовину.
Когда она вернулась на площадь, где они выступали, то еще издали услышала звонкий юношеский тенор Лисенка, с азартом повествующего историю о скупом богатее и его насмешливом родственнике, остроумно высмеявшем и пристыдившем скупердяя. Поощренный аплодисментами и полетевшими к нему мелкими монетками, Лисенок устроился поудобнее на краю кибитки, упер руки в боки, словно какой-нибудь владетельный сеньор, и продолжил рассказывать.
- Девы, чьи устремления благочестивы, а нрав кроток - поистине достойнейшее украшение любых краев, - медовым голосом начал Лисенок. - Девам надлежит беречься как острых предметов - ибо не пристало слабому полу носить орудия убийства, - так и острых речей…
Дальнейшие речи настолько напоминало проповедь, что Нати едва сдержала смех - Лисенок с его милой мальчишеской мордочкой и плутоватым блеском в глазах был столь же похож на благочестивого проповедника, сколь забравшаяся в гнездо ласка - на монаха-постника. Тоном умудренного опытом старца Лисенок повествовал о том, как суетны бывают молодые девицы, устремившие все помыслы к украшению тела и в погоне за мирской славой остроумиц забывающие о скромности и приличиях. Замешавшиеся в толпу монахи благожелательно кивали.
- Жил, а может и живет поныне в одном славном городе, о названии коего я умолчу, ученый муж, медик и анатом по имени Арнульфи. Годы его были весьма преклонны, однако же он не чуждался некоторых празднеств благородного духа… - тут Лисенок прервался и вздохнул, - поскольку почтенный возраст стал помехой в празднествах плоти.
- Хорошо рассказывает, шельма немецкая, - вздохнул Урзе, незаметно оказавшийся рядом с Нати. - Был бы у меня язык так же подвешен - я бы не знал отказов…
- Молчал бы, - фыркнула Бьянка, и Нати вздрогнула - настолько знакомо это прозвучало. - С таким бушпритом тебе и в портовой таверне ничего не обломится.
Урзе втянул голову в плечи. А перед Нати, будто наяву, возникли огни ночного клуба, и зазвучал голос Лоуренса, с теми же интонациями определяющий место кого-то из парней, не вписавшихся в их золотой кружок. Прав Лисенок, прав…
- Урзе, читай ты Бокаччо, и ты мог бы рассказывать подобные истории, - успокаивающе проговорила Нати, которая, наконец, вспомнила, почему рассказы Лисенка показались ей такими знакомыми. Еще один осколочек из полустертого “до сих пор”…
Стоявший чуть впереди нее высокий человек в грубом буром плаще пилигрима чуть повернул голову. Из под капюшона на мгновение сверкнули глаза, внимательные, острые, как прицел, вобрали кусок окружающего пространства. И там, куда упал взгляд, как показалось Нати, появилась пустота, в которую лишь спустя мгновение прихлынул окружающий воздух.
Какое-то несоответствие было между его одеждой и всем обликом, но в чем именно было это несоответствие - Нати понять не могла. Она еще не привыкла к тому, что теперь фиксируется на каждой мелочи - раньше, казалось Нати, она осматривала людей более бегло, схватывая лишь нечто общее. Теперь же внимание словно само собой фокусировалось на мелких деталях.
Но тут на площадку, окруженную людьми, вышел Джермо, и Нати думать забыла о всяких обликах и деталях. При всей его угрюмости с тяжестями Джермо работал на удивление красиво, будто играючи.
- Ну как, мыло отыскалось? - Лисенок выскользнул откуда-то из-за людских спин и, схватив Нати за рукав, потащил прочь. - Пошли, тут я купил пару чудесных гранатов, достойных ангельских уст. Пошли-пошли, успеешь еще налюбоваться на этого тяжеловоза.
И когда только успел, подумала Нати. Выволакиваемая из толпы, она успела заметить, что тот самый пилигрим в буром плаще, чей облик показался ей странным, сейчас подошел к одному из солдат, крепкому малому с непривычной для этих мест светлой шевелюрой.
- Люблю за таким наблюдать, - Лисенок вынул ножичек, надрезал гранат и ловко разнял его на две половинки, обнажая багряные, как королевская мантия, крупные зерна. Нати взяла протянутую половинку и, проследив за взглядом Лисенка, увидела, как пилигрим и солдат, небрежно кивнув друг другу расходятся в разные стороны.
***
Как, черт возьми, Серхио удалось его провести, думал Мартин. Он ведь старательно прислушивался - за ними никто не ехал. И другая дорога к аббатству шла много севернее, через нагорье. Аббатство-то мирное, сказал этот бродяга, да вот некоторые его гости - не совсем. Так что просчитался ты, Мартин по прозвищу Бланко - надо было сразу в Вьяну ехать. Потом можно было Серхио на чистую воду вывести.