— Что же случилось?
— Да что случилось… У нас в поселке бабы власть захватили. Да хоть бы умные да с опытом, а то ведь даже младше тебя, совсем с…кушки… Мария, ты извини, к тебе-то не относится, — обернулся он к невестке. — Ты-то женщина, а то бабы, быдло базарное с партбилетами… Председательши женсовета, поссовета… — Кузьма Иванович вкратце рассказал историю своего юбилея.
— Ну и что прокурор? — выслушав его, поинтересовался Игорь.
— А что? Улыбается. Он-то, вроде парень неплохой. Протест принес. "За кого голосовали? — спрашивает. — Сами себе власть выбирали, сами теперь и расхлебывайте". А они спелись, сучки, и что хотят, то и делают. Что тут прокурор, коли на самом деле сами себе такую систему настроили, что от нее не жизнь, а мука. Доверили хрен знает кому, сложили руки и определили себя в разряд второсортных людей. Непартийный — значит так, скотина бессловесная, подопытное животное. Всю войну меня в партию тащили, а я упирался, совестился. Мол, не те качества. А у этих гадючек все те. А партбилет для них просто "хлебная книжка", чтоб кусок побольше урвать, да над живыми людьми поизгаляться… — он уронил голову на грудь и смолк.
Игорь пошел на кухню и принес четвертинку. Маша отрицательно покачала головой, но Игорь не обратил на нее внимания и сорвал пробку.
— Ну что, снова по марусин поясок? — спросил он отца.
— Нет, братишка, только пятнадцать капель (слово "братишка" означало, что старик уже захмелел — это Игорь знал с ранних лет).
Сын плеснул ему в стакан и поставил четвертинку на стол.
— Ну и куда ты пойдешь жаловаться? — после тягостного молчания спросил он родителя.
— Корреспондента просить буду. Пусть напишет, как с инвалидами и ветеранами войны обращаются, как чтят их благодарные потомки. Мы им живые не нужны. Мертвым и то чести больше. Хоть раз в год цветы приносят. — Он выпил свои пятнадцать капель.
— А какого корреспондента?
— Я, сынок, уже решил. Пойду завтра в редакцию журнала "Гражданин и право". Я знаю, это хороший журнал. И люди, что там работают, должны быть хорошими.
Больше в тот день Кузьма Иванович о своей кровной обиде не говорил. После обеда они втроем прогулялись по Битцевской аллее, посидели на лавочке у леса и рано легли спать.
Редакция журнала "Гражданин и право" занимала первый этаж многоэтажного дома. Вход был почему-то со двора и к дверям вели провалившиеся ступеньки. Это слегка покоробило Кузьму Ивановича, который представлял себе здание редакции иначе — красивый мраморный особняк с резной дверью и бронзовыми ручками. Но увы… Ни швейцара, ни дежурного в приемной не было, но народу на прием толпилось человек двадцать.
Коридоры в редакции были узкими, и кабинеты маленькими, в которых можно было лишь по одному протиснуться меду столами. Кузьма Иванович услышал, как двое сотрудников полушутя назвали свои клетушки "камерами". "Прямь, как большевики, законспирировались, сразу черта с два найдешь", — отметил про себя старик и занял очередь.
Заполняя карточку посетителя, Кузьма Иванович вспомнил здание сельсовета своего поселка, — аккуратно выкрашенное и облицованное ракушечными плитами, — перед которым дура Козлова распорядилась установить на бетонных тумбах шестнадцать десятиметровых флагштоков с флагами союзных республик, будто это был дом Советов Союза. И никто ее не остановил, не одернул. Усмехнулись и приняли. В этом пошлом и примитивном копировании он уже видел истоки ублюдочного извращения государственной и партийной политики. Механизм этой внешней копиистики Кузьма Иванович разгадывал без труда: "сверхний" спускает директиву "нижнему”, который превращает ее в догму и воплощает в жизнь так, как ему это выгодно и удобно; внешне создается эффект исполнения, и "сверхний”, видя труды "нижнего", ощущает себя пророком и одаривает милостями своего подчиненного… При этом страдал, конечно, последний, рядовой гражданин. И весь ужас был в том, что сами рядовые по своему же добровольному желанию творили себе кумиров… Прокурор Рыльский был прав: сами виноваты и нечего на кого-то пенять, буть то хоть "отец народов", или "отец застоя".
Очередь продвигалась медленно. Вопросы в основном были жилищные или по трудовому законодательству. Люди, выходя из "камеры" заведующей приемной, досадливо махали руками, проклинали своих местных руководителей, а бабы утирали слезы.
Рядом с Кузьмой Ивановичем сидел украинец Григорий Семенюта, как значилось в его карточке, скотник одного из колхозов Донецкой области. Это был невысокий, крепкий хохол лет пятидесяти, с квадратным лицом и пудовыми кулаками. Одет он был в защитный плащ и кирзовые сапоги. Если бы Кузьма Иванович не видел его карточки, принял бы его за лесника или рыбинспектора.