— Да при такой жизни все по фиг, — прохрипел Рыжий. — Одна радость у нас — выпить, и ту, сволочи, отнимают. По самым скромным подсчетам, из-за этой антиалкогольной реформы от всякой гадости — от денатурата до тормозной жидкости — русского народу погибло не меньше, чем в Афганистане. Пили и клей БФ, и ваксу, и лосьены всякие. И никто за это не отвечает. Мы попробовали так, попробовали эдак, экспериментаторы хреновые…
Вернулся Плаксий с исписанными листками бумаги и едва державшимися на кончике носа очками в давно вышедшей из моды роговой оправе. В комнате уже было шумно, о покойнике не вспоминали, а кое-кто даже посмеивался. Хозер и Забриха отодвинулись к открытому окну и закурили. Клубы сигаретного дыма поднялись к потолку и зависли. Женщины отмахивались от него.
— Я хотел бы попросить вашего внимания, — вдруг громко сказал Плаксий. — Я понимаю, что не тот момент, но, пользуясь случаем, что все в сборе, хочу с вами посоветоваться, посылать мне эту телеграмму в Кремль или не посылать.
— Какую телеграмму? — спросил президент.
— Да вот депутатам на съезд, на имя генерального прокурора Советского Союза.
— Что-то у тебя, Дмитрич, шибко большая телеграмма, — усмехнулась Евгения Степановна. — Без штанов останешься…
— Да я всю пенсию свою отдам за нее, только чтоб до прокурора дошла. А то ведь и не покажут даже.
— Ну, если телеграмма, то дойдет, — заверил Рыжий. — Читай, мы подредактируем. Правда, главный редактор? — кивнул он Хозеру.
— Послушаем, — согласился президент.
— Постой пока, Митрич, — взмахнул рукой Забриха. — Давайте еще по одной за Лешу, а потом залитуем. И он нехай послушает!
— Слушай, Олег, — накинулась на него Евгения Степановна. — Ты уже и так пьяный.
— За Лешку грех попрекать, подруга. Ну и что, что пьяный?! Я друга… сжег. Помянем, господа! — он вылил себе остатки своей "Имбирной" и поднял стакан.
Все тоже налили по чуть-чуть и молча отхлебнули.
— А теперь читай, борец за соцзаконность! — скомандовал Рыжий.
Петр Дмитриевич встал и, откашлявшись в кулак, начал:
— Москва, Кремль, Депутатам Верховного Совета СССР, генеральному прокурору СССР товарищу Сухареву Александру Яковлевичу… Довожу до Вашего сведения, что в городе Вавилонске орудует банда взяточников, хулиганов, воров, расхитителей соцсобственности под покровительством прокурора Вавилонска Кулакова, бюрократа и взяточника. Место взятки, сумму и какими купюрами — я не могу доказать, так как не присутствовал при этой акции, он сам пусть расскажет об этом.
— Стоп, — прервал его Рыжий. — Последнее предложение сними. Словоблудие.
— Да не перебивай ты! — взвилась Евгения Степановна.
— Все. Молчу. Продолжай, Митрич.
— Было возбуждено уголовное дело, где я был пострадавший. Он лично закрыл это дело. Я хорошо понимаю и отдаю себе отчет в том, что за все сказанное и написанное нужно отвечать перед законом со всей строгостью. Я знаю и другое, что закон один для всех и перед ним все равны. А Кулаков, вероятно, этого не знает, хотя и прокурор города. Обращаюсь к нему за справедливостью, а он отвечает: "Пиши куда хочешь, езжай куда хочешь, никто к нам не приедет проверять, а пришлют его ко мне, и я буду решать все так, как нахожу нужным". Что же это за Вавилонск и прокурор города Кулаков? Неужели над ним нет никакого контроля?
Я заявлял работникам ОБХСС Вавилонска, некоему Куренкову (кабинет № 73), понес ему документы, компрометирующие взяточников и вымогателей. Он меня выгнал из кабинета и сказал: "Вези куда хочешь эти документы". Пошел я к его заместителю Степанову, тот меня вытолкал из кабинета, да еще написал в управление, где я работаю, моему начальнику Педану, чтобы меня освободили от занимаемой должности.
Была у меня очная ставка и с начальником горотдела милиции Черновым. Он выслушал меня, сказал, что я свободен, записал мой адрес, пообещал разобраться и сообщить о принятых мерах. С 28 сентября 1988 года разбирается и сообщает.