— Во-первых, это не военная и не стратегическая информация, которая, да будет вам известно, в сто раз дешевле русской. Лапшу вешайте дуракам, ибо в России деньги не играют такой роли, как в Америке. А во-вторых, блок-схемы весов опубликованы, а сами весы запатентованы.
— Сколько вы хотите за них?
— Не больше пятидесяти.
— Хорошо. Сделаем так. Я вам привожу весы и пятьдесят — это аванс, то есть сто. Вы мне даете "Факандр" и после экспертизы документов я вам привожу еще сто!
— Двести!
— Сто пятьдесят!
— Согласен, — улыбнулся Костя. — Когда будут весы?
— Недели через две. Их привезет мой человек вот на это же место вместе с деньгами. Юра его зовут. Он позвонит, что едет за грибами, и назначит час встречи. Вы отдадите ему документацию на "Факандр".
— А когда остальная сумма?
— Месяца через полтора.
— Где гарантии?
— Я сам приеду.
— Э, голубчик, так мы каши не сварим.
— А если вы нас надуете со схемой?
— А вы с весами?
— Но у вас уже будет в руках аванс! — разозлился Хозер. — А мы в этом случае останемся ни с чем!
— Логично, — согласился Костя. — Но имейте в виду, сейчас мы с Забродиным делаем такую штуку, по сравнению с которой "Факандр" — детская игрушка, и вы еще будете предлагать нам миллионы, — прихвастнул он, решив, что документы придется отдавать настоящие, кроме рецептов и пропорций, которые он передаст в день окончательного расчета. С таким партнером жульничать нельзя, но и нельзя позволить себя облапошить.
7. В ПАРИЖЕ И МЮНХЕНЕ
Через два месяца в парижском альманахе "Козерог", издаваемом Исааком Хозером, появилась подборка стихотворений, взбудораживших русскую литературную эмиграцию. Открывалась она коротеньким посвящением "Членам Политбюро":
Критики терялись в догадках, обрывали телефоны редакции "Козерога", но информация была однозначной: молодой поэт из метрополии и, предположительно, женщина, чье имя открыл главный редактор, недавно вернувшийся из поездки по Союзу. В "Континенте" появилась статья литературоведа Ненашева, в которой он причислял творчество Дэйва Вавилонского к герметическому неореализму, а именно — к новому разветвлению в нем — апокалиптической абстракции в поэзии, родившейся после Чернобыльской трагедии и социально питаемой Перестройкой в СССР. Литературовед высказал ряд сомнений относительно женского авторства и выдвинул гипотезу, согласно которой автор подборки — диссидент, замученный в одном из сумасшедших домов Союза. Он призывал Хозера открыть тайну, стоящую за именем Дэйва Вавилонского, допуская, что поэт может быть даже гермафродитом.
Другой специалист по поэзии — Павел Гинзбург — на страницах газеты "Новое русское слово", словно на специальных логоэдических весах, взвешивал каждое слово поэта, помечая его особым значком своей системы и определяя ему место на своих особых полочках. Так, анализируя мини-стихотворение:
он видел истоки трагедии несостоявшихся русских поэтов второй половины двадцатого века, вводил в литературоведение категорию неадаптируемой личности в условиях тоталитаризма, ритмическую устойчивость которого усматривал в природе русской души. Тупиковый мистицизм ее развился, на взгляд теоретика, от коллективистских оргий древнерусского язычества и поэтому изначально был обречен. В заключение он назвал Дэйва Вавилонского последним певцом российской обреченности…
Хозеру было плевать на то, что пишут за границей о стихах Дэйва. Главное — пишут, и в России должны писать. Он заказал двум безработным эмигрантам из Союза большие статьи о творчестве Дэйва, которые предполагал опубликовать в СССР. Он уже видел их на страницах "Огонька" и "Юности" в качестве предисловий к большим подборкам — чуть ниже портрета Марины. Но тут его срочно вызвали в Мюнхен. Президент разволновался: там по схемам Забродина собирали прибор с совершенно другим названием "Фаллеменш" и под руководством других "авторов". "Неужели они надули меня? — заметался по своей квартире Исаак Давидович. — Или чего-то недодали? Придется везти еще сто пятьдесят, иначе немцы голову открутят…"