— Нет, Коля, — перебивал его бородатый, — скажи, кто же все-таки, на твой взгляд, глубже: кубинец, автор того боксера, Хулио Кортасар, или этот?
— Они примерно одного уровня, это высший новел-л-л-истический пилотаж… — с трудом выговорил переводчик. — Давай, старик, еще выпьем и потом поговорим, — он достал початую бутылку водки из кармана.
Хозер отвернулся и стал допивать свое пиво, наблюдая, как у стойки затевается драка. Один кричал, что он вор в законе и "попишет пером" кого угодно, другой размахивал пустой бутылкой, угрожая, что он "афганец" и зэков на х… видел. Их разнимали и уговаривали, кто-то побежал звать милицию.
Тем временем литераторы "причастились". Переводчик спрятал бутылку в карман.
— Ты знаешь, за что Сашку из КГБ выгнали? — обратился он к бородатому.
— Небось на бабе сгорел?
— Хуже. На отрезанных яйцах своего агента!.. Он же всякими вредными сектами занимался, а тут вышел на подпольных скопцов. Ну, вот генерал ему и велел своего агента туда внедрить. И он, представь себе, внедрил: нашел одного хмыря, подпоил и… Дальше по плану — оскопление новичка и т. д. Только вот дата и время неизвестны. А сектанты мужички-то хитрые, ничего не говорят, выдерживают до последнего. И вот сообщают посвященному около шести вечера: через два часа в таком-то молебном доме будем тебе яйца отрезать. Готовьсь, значит, голубчик. Агент, конечно, в панике. Звонит Сашке, а их подразделение на партсобрании. Ну, кое-как вытащили его оттуда, давай документы на группу захвата оформлять. А кто подпишет? Подписали кое-как. Теперь надо участкового по тому околотку разыскать. Тоже время. План же был такой: врывается участковый с дружинниками в этот молебный дом минут за десять до оскопления с проверкой паспортов и прописки, но, увидев такое дело, забирают агента для выяснения, так как у него не должно быть паспорта, а всю секту — под суд за членовредительство…
— Ну…
— Вот тебе и ну: партсобрание, подписи, оформление, розыски участкового и в итоге — пять минут девятого, и яйца агента уже в тазике лежат…
— Подонок! Как человека подставил, гад! Ему бы самому надо за это яйца оторвать! Сейчас-то он как?
— Да пьет не просыхая, ничего не может уже.
— Он-то и раньше не шибко способным был. Но я одного не пойму: что я ему плохого сделал, что он мне гадость за гадостью делает? Карьерой рисковал — на плечах пьяного из Одессы волок, с пресс-бюро КГБ за его дерьмо бодался, со всеми переругался, пробил кое-как. А он не то, что бутылку не поставил — грязью поливает на каждом шагу. Тварь неблагодарная, да и только.
— О, старик, этому есть название: зависть, черная зависть!
— Неужели они там все такие?
— Нет, в КГБ есть очень приличные люди, но их мало, как и везде. Вот мне повезло на таких. Но андроповские кадры как на подбор. А Сашка-то из ЦК комсомола, блатной для ЧК. А из этой конторы все мразь да пьянь.
Исаак Давидович своим ушам не верил. Пусть это хоть и пьяный разговор, но чтобы такое говорили в его времена! Значит, действительно лед на Руси тронулся, наболело у людей до предела, настрадались, намучились от шепотков, доносов, глухого молчания. А раз прорвало — уже не остановишь.
Появилась милиция, увели зэка вместе с "афганцем". Литераторы затеяли разливать еще. А Хозер, сделав пару глотков, предложил оставшиеся бутылки с пивом коллегам и вышел на улицу.
В Болшеве Антонина Ивановна держалась молодцом. Но когда в "аквариуме" появился Петр Дмитриевич, ей стало плохо. Пришлось приводить ее в чувство, прежде чем начинать разговор с Плаксием. На это уходила большая энергия, и поэтому диалог сократили до минимума. После нескольких вводных фраз, Исаак Давидович прямо обратился к ветврачу:
— Скажите, Петр Дмитриевич, вы сам или вас?..
— Сам, — спокойно ответил он. — Уже не было сил жить, и я ни во что не верил.
— На кого же ты меня, Петруша, — всхлипнула старушка.
— Ты еще поживи, поживи, Тонечка. Сюда никогда не поздно.
— Но как вы все-таки решились?! — допытывался Хозер.
— Не надо об этом, Исаак Давидович. Вот вы смогли уехать, повоевать, вернуться, Таких, как вы, мало. Да и вы человек образованный, молодой еще… А мне… Жизнь была прожита, бороться я не мог, а так существовать уже не было сил. Богу Богово, кесарю кесарево. Правда, тут у нас говорят, что самое страшное для России уже позади. Скоро все наладится, другая жизнь будет! Конечно, будут свои трудности, но в одном уверены все — хуже не будет.