— А шо? Может русский солдат на трояк в месяц выпить? На курево даже не хватало. А я в ГДР служил, на станции Нейстрелиц. Так вот когда наши офицера контейнеры в Союз отправляли, я одного немца-крановщика и подговорил: ты с каждого контейнера бутылку требуй, у русских это принято, традицион значит, а потом вместе и выпьем. Ну и наладили мы, значит, шару. Контейнеры не грузятся, офицера к крановщику бегут, а тот: "Пан на водку даст — поедет!" Полковники матерятся: и в Германию наши заразу занесли! А потом дознание военной прокуратуры — вымогательство получается. Так тот немец, сука, меня и сдал: он, вроде, ни при чем, его подставили, ему сказали, что это русская традиция… А вместе с нами, змей, лакал… Обнимался, целовался… Ну, меня хотели под трибунал, потом сжалились — из комсомола выгнали, чему я всей душой порадовался…
Много историй рассказывал Глинин о своих похождениях. Но более всего я запомнил про его двоюродного брата Володю Маловицкого — ростовского пьяницу, геройски погибшего в схватке с бандитами. А дело было так.
Работал Маловицкий плотником в НИИ. В его подвал, где была мастерская, нередко заглядывали инженеры — раздавить пузырек. Конечно, перепадало и хозяину. И он "стрелял по рваному" у своих гостей на пиво. Особенно по утрам. А тут как назло перед зарплатой ни у кого ни гроша. В два часа пополудни должны были деньги привезти. Маловицкий целый день на лавочке перед институтом просидел — кассиршу ждал. Приехала она уже в третьем часу, из машины с сумкой выходит, а тут известные братья Толстопятовы подкатывают. Это была знаменитая банда грабителей в Ростове с самодельными ручными автоматами и грана-тами, а похмельный Володя им наперерез — на глазах без зарплаты остается! Ну они его и прошили крест-накрест, из-за чего и вышла у них накладочка со временем. Успели милицию вызвать. Села им на хвост группа захвата. Банду взяли. Один из Толстопятовых, всю жизнь мечтавший лучше умереть на мешке с деньгами, чем под забором, так и скончался в перестрелке на этой сумке с институтской зарплатой. Может быть, грабители и ушли бы, если б взорвалась граната, брошенная в милицейский газик. Но что-то в ней не сработало. А погибшего Володю Маловицкого похоронили с почестями, как героя. И даже улицу Портовую в его честь переименовали. Только жители долго возмущались: он нам тут все углы обмочил, а вы его фамилией улицу назвали. Но так было, и Глинин гордился своим двоюродным братом, хотя однажды в пивбаре сознался: "Трубы у него горели, похмелиться хотел, как перед смертью, а тут эти суки бабки на глазах отнимают, свои же кровные бабки, оттого и не стерпела душа брательника…”
При выезде из Григориополя я попросил водилу остановиться. Здесь вчера террористы с правого берега обстреляли машину "скорой помощи”. Дед, сидевший на лавочке крайнего дома, рассказал:
— Де-то часа у два ночи дило було. Скорая помочь с Теи йихала, бабу рожать везла, дитенок був годив шисть та ще родня. Йихалы воны со светом у середке, с билым флагом. Йих остановылы, подывылысь, хто таки и шо, а колы машина трохи отйихала — по ней с усих автоматов и пулеметив! Акушерку насмерть, шохвера — тяжко, роженицю та дитенка — у плэчи та у грудь…
— Это что же за звери такие, что детей и беременных?.. — возмущался я.
— Тэрргруппа, — пояснил дед со знанием дела. — Бачили бы вы йих. Уси у наколках! Кажуть, шо у Кишиневи йих з тюрем збирають, срок на условний переписують, та сюды засылають. Ночью через Днест переправляюця, нашкодють та назад тикають. А то и днем бабы йихни сюды через мост ходють, вроде до родни, а у самих под платьямы взрывчатка привязана. Було дило, шо ловылы йих и у казачьей хворме.
— Ну бля! — вскипел Глинин. — Сейчас еще деревья голые, а как листья пойдут — хана! И переправляться не надо. Все у них уже заготовлено, все адреса расписаны — которого сперва. Только сигнала ждут, когда начинать. Позывной у них — "Белая акация”.
Когда мы забрались в автобус, Глинин закурил свою "Астру” и, сплевывая крошки табака, продолжал:
— В Тирасполе весь народный фронт арестовать надо, иначе диверсий не миновать. Я их человек двадцать лично знаю. Сам гонял. Это же такие суки тупорылые! Чего Смирнов медлит — не знаю! Какая тут, к херу, демократия, когда они такое творят?!
— Это, наверное, почти весь пединститут? — спросил я. — Там же всегда рассадник национализма был…
— Мы на чердаке пединститута столько оружия нашли! А когда они в драмтеатре свои сборища проводили, мы из него подземный ход обнаружили. Знаешь, куда он ведет? Аж в Суклею! Так вот стою я там на стреме, свечку в нишу вставил, и тут на меня один бугай прет. Думаю, затопчет. Так, ни с того ни с сего, я ему взял и в рожу плюнул — в глаз попал. Он полез вытираться, и тут я ему по зубам. Обе губы, как сосиски, так поперек и треснули. Тут и наши подоспели, повязали мы его. А эти демократы утром выпустили…