– Действительно… – беспощадно произнес Есаул. – К чему им отработанный агент? Свое дело он сделал… к чему свидетель?
– Но такова была бы судьба Скоблина, если бы вы пошли на провокацию. Если бы вас похитили и вывезли в эсэсэсэр на теплоходе «Мария Ульянова», содержали бы в тюрьме энкавэдэ на Лубянке. Теперь вы предупреждены, и у Скоблина – другая судьба.
– Другой конец, это точно, – энергично кивнул Есаул. Миллер поморщился.
– Организатор вашего похищения тоже кончит нехорошо… Зовут его Абрам Аронович Слуцкий…
Туман сложился в образ большого кабинета, где двое людей под портретом Сталина удерживали третьего. Этот третий плевался и лягался, пока к нему не подошли сзади, не сунули чем-то блестящим, маленьким в спину. После этого человек начал хрипеть и оседать, а остальные отпустили его, стали говорить между собой и улыбаться. Подошедший последним бросил на стол стеклянный маленький шприц, потащил из кармана папиросу… Труп со стуком повалился на ковер. Невероятность сцены подчеркивало то, что все четверо – и убитый, и убийцы были в форме энкавэдэ.
– Чем это его?
– Инъекция цианистого калия… Нарком Ежов убрал еще одного свидетеля… А то вас вот похитил, архив Троцкого в Париже похитил…
– В общем, никто хорошо не кончил, – усмехнулся Есаул. – Неудивительно – в таких делах свидетелей не оставляют!
– А жена Скоблина, Надежда Плевицкая – она тоже агентесса энкавэдэ? Будет участвовать в похищении… Плохо кончит…
Голос Миллера прервался с вопросительной интонацией.
– Да. Ее осудил бы французский суд на двадцать лет каторги за участие в вашем похищении, она умерла бы через три года в тюрьме.
– Государь назвал ее «курский соловей»… – скупо усмехнулся Миллер. – Что делает с людьми наша эпоха!
– Вы бы про себя лучше спросили! – возмущенно бросил Есаул, и Петя приготовился показать, как в подвале связывают проволокой руки Миллера, как ему стреляют в затылок. Миллер отмахнулся тыльной кистью руки.
– Не надо… Мой конец в таком раскладе понятен. Повесят?
– Расстреляют во внутренней тюрьме энкавэдэ.
– Один черт, хоть расстрел и приятнее.
– Но это ведь только в том случае, если бы вы поддались на провокацию. Теперь у вас будет другая судьба, другой конец.
– Тем более, видеть их не хочу. Будет, что Господь даст.
Миллер отхлебнул из стакана так же хладнокровно, словно ему показали не похищения и страшные смерти, а комедию или веселый танец.
– Вы оказали нам огромную услугу… Мне лично, понятное дело, но и всем нам. Что вы хотите за нее?
– Пока ничего…
– Но настанет день, и вы что-то обязательно попросите.
Миллер не торговался, он просто констатировал факт. Наверное, жизнь в эмиграции быстро учит, что бесплатных услуг не бывает.
– Возможно… Но скорее всего – мы ничего не попросим. Вы – союзник, вам необходимо помогать.
Звякнула ложечка в стакане.
– Евгений Карлович, нам пора.
– Вовка-казак отвезет вас.
– Пусть лучше Вовка-казак отвезет вас домой. Мы бы хотели прогуляться.
Есаул пошел проводить. На лестнице он неуверенно спросил, можно ли научиться видеть будущее. Голос в темноте звучал так робко, что Петя невольно заулыбался.
– Этому как раз и учат в Шамбале… учат не всех, надо иметь врожденные способности.
Есаул тяжко вздохнул; было видно, он бы многое отдал за такой дар.
По понятиям Пети, стоял еще совсем ранний вечер. Закат погас давно, хотя еще и десяти часов нет по местному времени. Но ведь это юг, темнеет рано. Париж лежит южнее Киева, почти что на широте Крыма.
Давно загорелись фонари. Улицы вечернего Парижа шумели, общались, плясали. Пялились на прохожих бездельники из стеклянных веранд кафе. Они сидели там на виду, в электрическом свете, и пялились на прохожих – тоже хорошо видных под электрическими фонарями.
Шумные бульвары с ярко освещенными верандами сменялись пустыми темными улицами, иногда неприятно-тесными, с далекой узкой полоской звездного неба высоко-высоко над головой.
– Большинство парижан уже спят, – комментировал Вальтер. – Мало кто в такое время еще торчит по кафешкам. А вот лучше скажи мне – я так понимаю, на русскую эмиграцию рассчитывать совершенно невозможно?
– Как на вооруженных людей – еще рассчитывать можно, да и то не всегда. А как на политическую силу – ты же сам видишь, что нельзя.
– Трагичные они… Им невольно хочется помочь.
– Мне тоже… Но как им поможешь? Если произойдет переворот, которого мы хотим, они смогут вернуться на родину… Те, кто захочет.