Ну как, хочет она остаться с ним в этой квартире до весеннего семестра (теперь он время мерил семестрами), чтоб затем вместе отправиться в Кингстон, или, может, предпочитает на пару месяцев укатить куда-нибудь за границу — скажем, в Патагонию, Анголу или Гулулу, что в новозеландских горах? Остаться здесь? Так ей здесь нравится? Да, если не считать кое-какого имущества Кордулы, от которого неплохо бы избавиться, — вон, пожалуйста, раскрытая браунхильская «Альма-Матер для гетер» поверх портретика несчастной Ванды. Беднягу, скорее всего в Рагузе, звездной ночью пристрелила подружка ее подружки. Да, сказал Ван, печальная история. Интересно, крошка Люсетт рассказывала ему об одной недавней проделке? Как обе, безумные Офелии, устроили каламбурию с верхушечкой клитора? Вожделея испытать клиторическое наслаждение?
— N'exagérons pas, tu sais[386], — прибавила Ада, отвергающе отмахиваясь ладошками.
Люсетт утверждает, заметила она, будто бы она (Ада) подражала вою горных львов.
Ван осведомлен. Вернее сказать, об-инцест-влен.
— Вот именно! — подхватила его всепомнящая собеседница.
Да, кстати сказать, Грейс — именно Грейс — была истинной любимицей Ванды, pas petite moi[387] с моим маленьким крестулечкой. Разве не отличалась она (Ада) странной манерой вечно разглаживать складки прошлого — флейтиста изображать сущим импотентом (полноценным только с женой) или позволить лишь разок себя обнять благородному фермеру, с которым случилась скорая эякуляция, этакое кошмарное в русском языке словцо из заимствованных? И пусть, пусть это ужасно, но ей так хочется снова сыграть в скраббл, до того как они окончательно устроятся. Но где, как? Разве мистеру Ивану Вину с супругой не всюду будет одинаково чудесно? А как же «холостая» отметка в паспорте? Достаточно сходить в ближайшее консульство и либо возмущенными криками, либо неимоверной взяткой исправить ее на «брачную» на веки вечные.
— Ах, какая я все-таки умница! Вот же ее знаменитые карандаши! Так заботливо и вместе с тем так мило с твоей стороны было пригласить ее на ближайший уик-энд! По-моему, она в тебя влюблена даже больше, чем в меня, бедная киска! Карандаши Демон приобрел в Штрассбурге. В конце-то концов, она теперь уже полудевственница… («Я слышал, вы с папой…» — вступил было Ван, но зачин новой темы был скомкан)… и нам можно безбоязненно у нее на глазах позволять себе ébats[388] (намеренно произносит первую гласную à la Russe[389] в хулиганском раже, за что и моя проза так ценится).
— Ты звучишь пумой, — сказал Ван, — а она — причем, мастерски! — моей любимой viola sordino. Кстати, имитаторша она потрясающая, и пусть ты лучше ее в…
— О моих талантах и моих штучках поговорим в другой раз, — прервала его Ада. — Тема малоприятная. Давай-ка лучше посмотрим эти фотографии.
7
Во время Адиного безотрадного пребывания в Ардисе ее посетил совершенно преобразившийся и раздобревший Ким Богарнэ. Под мышкой он имел альбом, обтянутый рыже-коричневой материей, цвет этот Ада с детства не переносила. За два или три года, сколько она не видела Кима, тот из верткого, худого парня с землистым лицом превратился в меланхоличного верзилу, отдаленно напоминавшего янычара из какой-нибудь экзотической оперы, вышагивающего на сцену, чтобы возвестить о нашествии или о казни. Дядюшка Дэн, которого как раз в этот момент красивая сиделка с важным видом выкатила на кресле в сад, где с деревьев облетали медные и ярко-красные листья, шумно потребовал, чтоб ему показали ту большую книгу, но Ким сказал:
— Давайте не сейчас!
И пошел вслед за Адой в отведенный под приемную уголок вестибюля.
Он поднес ей подарок, собрание фотографий, сделанных им в старое доброе время. Ким все надеялся, что старое доброе время возобновится, но как только ему дали понять, что мосьё votre cousin[390] (Ким говорил с сильным креольским акцентом, полагая, что такая речь в особо важных обстоятельствах более уместна, чем повседневный ладорский английский) в ближайшее время с визитом в замок не ожидается — а следовательно, не поспособствует продолжению альбома до нынешнего времени, — то Ким счел: уместней всего, пожалуй, будет теперь pour tous les cernés (скорее для всех «захваченных», «окруженных», чем «посвященных»), передать Аде, чтоб хранила (или уничтожила и позабыла, чтоб никого не обижать) в своих прелестных ручках весь иллюстративный материал. Сердито поморщившись при слове jolies[391], Ада раскрыла альбом на одной из темно-бордовых закладок, со значением вложенных там и сям, взглянула, щелкнула замочком, протянула осклабившемуся вымогателю тысячедолларовую банкноту, которая по счастью оказалась в сумочке, вызвала Бутейана и приказала ему спустить Кима с лестницы. Грязного цвета альбом с наклеенными фотографиями оставила на стуле, прикрыв своей испанской шалью. Старый слуга шарканул ногой, выпихивая за порог занесенный сквозняком влажный лист тюльпанного дерева, и снова прикрыл дверь.