— Именно это и я хотел тебе сказать, — заметил Ван, когда Ада закончила описывать сей неприятный инцидент. — Что, фото в самом деле непристойны?
— Б-р-р-р-р! — выдохнула Ада.
— Mademoiselle n'aurait jamais dû recevoir ce gredin![392] — бормотал старик, плетясь по вестибюлю обратно.
— Такие денежки могли бы пойти на дело более почтенное… скажем, Приют для Слепых Жеребцов или Престарелых Золушек.
— Странно от тебя такое слышать!
— Почему?
— Да так… Все-таки гадкая вещица теперь надежно запрятана. Я не могла не заплатить за него, иначе он показал бы горемычной Марине снимки, на которых Ван соблазняет свою кузиночку Аду, — а это было бы весьма некстати; что говорить, с его гениально острым глазом ну как не докопаться до полной правды.
— Неужели ты думаешь, будто выложив за альбом какую-то тысячу, можно гарантировать, что ничто не просочится и все будет в порядке?
— Ну да! А ты считаешь, что сумма ничтожно мала? Можно послать еще. Я знаю, как его найти. Изволь, он читает лекции по искусству прицельной фотосъемки в Школе фотографии в Калугано.
— Уж там масса объектов для прицела, — заметил Ван. — Так ты совершенно убеждена, что эта «гадкая вещица» имеется только у тебя?
— Ну разумеется! Альбом со мной, на дне чемодана. Сейчас я его тебе покажу.
— Скажи-ка, любимая, какой был у тебя коэффициент интеллекта, когда мы встретились?
— Двести с чем-то. Показатель ошеломительный.
— Так вот, на данный момент он у тебя здорово съежился. Проныра Ким сохранил все негативы плюс к тому у него полно снимков — наклеить в альбомы и разослать.
— Ты считаешь, что мой коэффициент теперь, как у Кордулы?
— Ниже. Давай-ка лучше взглянем на эти снимки, а потом уж обговорим Кимов месячный оклад.
Первый цикл в злополучной серии отражало одно из начальных Вановых впечатлений от поместья Ардис, но в несколько ином, не из его воспоминаний, ракурсе. Впечатление ограничивалось пространством между темной на гравии тенью от calèche и белой, сиявшей на солнце ступенькой увенчанного колоннами крыльца. Марина, застряв рукой в рукаве пыльника, который ей помогает стянуть лакей (Прайс), взмахивает свободной рукой в театральном приветствии (абсолютно не в лад с ее лицом, искаженным гримасой наивного блаженства), а Ада в черном хоккейном блейзере — на самом деле не ее, а Вандином, — чуть присев, расплескав волосы по голым коленкам, ударяет Дэка букетом по носу, чтоб прекратил тявкать.
Затем последовало несколько предваряющих видов непосредственного окружения: кустарники вкруг, аллея, черное «О» грота, и гора, и огромная цепь, опоясывающая ствол редкого дуба, Quercus ruslan[393], Шатобр., и еще какие-то пейзажи, сочтенные живописными составителем иллюстрированного проспекта, но смотрящиеся довольно убого, поскольку исполнены начинающим фотографом.
Мастерство заметно росло.
Еще девица (Бланш!), склонившаяся на четвереньках точь-в-точь как Ада (и в самом деле не без внешнего сходства с ней), над Вановым чемоданом, раскрытым на полу, и «пожирающая глазами» силуэт Розочки-Грезочки на рекламном плакатике каких-то духов. А вот крест и сень ветвей над могилой любимой Марининой ключницы Анны Пименовны Непраслиновой (1797–1883).
Оставим лучше природные зарисовки — скунсообразных белок, полосатых рыбок в пузырящемся аквариуме, канарейку в ее благолепном заточении.
На фотографии овальный, значительно уменьшенный портрет маслом княгини Софьи Земской в двадцатилетнем возрасте, то есть в 1775 году, с двумя детьми (Марининым дедушкой, родившимся в 1772 году, и Демоновой бабушкой, родившейся в 1773 году).