— По вашим трудам судя, вы ужасный циник! Нет-нет, я вполне согласна с Симоной Трейзер, налет цинизма украшает настоящего мужчину; хочу лишь предупредить, если вам не терпится сострить в адрес православия, подобных шуток я не приемлю.
Ван уж был сыт по горло своей чокнутой, но не так, как хотелось бы, собутыльницей. Едва успев подхватить стакан, который чуть не сбил намеренным, ради привлечения внимания Ады, резким взмахом руки, он произнес с места в карьер тоном, как потом определила Ада, язвительным, злобным и совершенно недопустимым:
— Завтра утром, je veux vous accaparer, ma chère[496]! Как сообщили вам, должно быть, мои адвокаты, или ваши, или те и другие, счета Люсетт в некоторых швейцарских банках… — Тут он торопливо изложил подготовленную версию состояния дел, вымышленных in toto[497], добавив в конце: — Если у вас не назначено ничего на это время, предлагаю (он послал вопрошающий взгляд, который, проскочив по дуге через троих киношников, хором одобрительно закивавших, отстранил Виноземских) нам вдвоем отправиться к моему юрисконсульту мэтру Жора, или Ратону, вечно путаюсь в именах, enfin[498], в Лузон, полчаса езды отсюда — он дал мне кое-какие бумаги, они у меня в отеле, и я должен дать их вам для скорого, — простите, скорбного подписания, — дело не терпит отлагательств. Решено? Решено!
— Но, Ада! — протрубила Дора. — Ты разве забыла, что завтра утром мы собирались съездить в Институт гармонии цветов на Шато Пирон!
— Поедете послезавтра, или во вторник, или через вторник! — сказал Ван. — С удовольствием сам бы отвез всех вас троих в это восхитительное lieu de méditation[499], жаль что мой скоростной крошка «унзеретти» рассчитан лишь на одного пассажира и что, должен признаться, дело с выявлением депозитов весьма срочное.
Юзлику до смерти хотелось что-то вставить. И Ван уступил доброжелательному роботу.
— Я безмерно счастлив сидеть за одним столом с Васко де Гама! — провозгласил Юзлик, вздымая бокал на уровне благообразного лицевого аппарата.
Знакомое искажение — оно и дало Вану ключ к Юзликову источнику скрытой информации — обнаружилась и в «Чузских колоколах» (мемуарах бывшего Ванова приятеля, ныне лорда Чуза, увивших и оплетающих по сей день декоративную стенку бестселлеров, — в значительной мере благодаря нескольким фривольным, зато весьма забавным ссылкам на Виллу Венеру в Рантон-Брукс). Пока Ван, набив рот шарлотом (не какой-то там «charlotte russe»[500], подаваемой во многих ресторанах, а настоящим, с теплой запекшейся корочкой, с яблочной начинкой, формовым пирогом, творением шеф-повара этого отеля — Такомина, родом из калифорнийского Роуз-Бей), сосредоточенно жевал, обдумывая достойный ответ, его раздирали два противоречивых побуждения: одно — поддеть Юзлика за то, что две-три перемены назад, прося передать масло, опустил свою руку на Адину (Ван несравненно больше, чем к Андрею, ревновал ее к этом мутноглазому самцу, вспоминая с возмущенной и ликующей дрожью, как накануне нового, 1893 года набросился на своего родственника, распоясавшегося Вана Земского, который, подсев в ресторане к ним за столик, позволил себе аналогичную ласку и кому после, под тем или иным предлогом, Ван свернул-таки челюсть в клубе, где молодой князь состоял); а другое — сказать Юзлику, как сильно ему понравился «Последний загул Дон-Гуана». Не имея, по понятной причине, возможности осуществить первое, Ван отмел второе побуждение как имевшее тайный привкус лебезящей любезности и довольствовался, по проглатывании влажной янтарной массы, таким ответом:
— Книжица Джека Чуза, бесспорно, чудо как занимательна, в особенности по части яблок и желудочного расстройства, а также фрагментов из Альбома Розово-Перламутровой Венеры — (глазки Юзлика метнулись вбок, изображая работу памяти, и он неосмотрительно кивнул, воздавая дань общим воспоминаниям) — однако не стоило бы мерзавцу ни имя мое оглашать, ни искажать сценический мой псевдоним.
В течение всего этого гнетущего застолья (оживленного лишь шарлотом да пятью бутылками «моэта», три из которых опустошил лично он) Ван избегал смотреть на принадлежность Ады, именуемую «лицо», — живую, божественную, непостижимо слепящую принадлежность, которая в своем первородном виде редко встречается меж людей (бугристых и бородавчатых мы в расчет не берем). В свою очередь, Ада не могла удержаться и то и дело бросала взгляд черных глаз на него, как будто с каждым взглядом обретала большую уверенность, но, когда присутствующие вернулись в холл, чтобы выпить там кофе, у Вана, поскольку с уходом трех кинематографистов points de repère[501] y него поубавилось, возникли трудности с фокусировкой.