Выждав подходящий момент и проиграв при этом несколько тысяч, Ван решился воплотить на практике несколько уроков из прошлого. В игре наступил перерыв. Поднявшись, Дик направился к переговорной трубке в углу комнаты, чтоб заказать еще вина. Близнецы-неудачники то и дело передавали друг дружке, сжимая и разжимая трясущимися пальцами, авторучку, подсчитывая свой проигрыш, оказавшийся крупнее, чем Ванов. Потихоньку опустив в карман колоду карт, Ван поднялся, расправляя онемевшие могучие плечи.
— Скажи-ка, Дик, встречался ты когда-нибудь в Штатах с картежником по имени Планкетт? Помнится, он такой седоватый, с лысиной.
— Планкетт? Планкетт… Должно быть, я позже приехал. Не тот, который после всего заделался священником или что-то в этом духе? А почему ты спрашиваешь?
— Он приятель отца. Уж это артист!
— Артист?
— Ну да, артист. И я артист. Думаю, и ты про себя думаешь, что артист. И не ты один.
— Что ты имеешь в виду под словом «артист»?
— Подпольную обсерваторию, — без промедления парировал Ван.
— Это фраза из новейшего романа? — осведомился Дик, делая пару жадных затяжек и гася сигарету.
— Это из Вана Вина, — сказал Ван Вин.
Дик снова направился к столу. Слуга внес в комнату вино. Удалившись в ватерклозет, Ван принялся «врачевать» колоду, как именовал этот процесс старина Планкетт. Вспомнил, что в последний раз проделывал с картами чудеса, демонстрируя Демону, у которого увлеченность сына покером одобрения не вызвала. Ах да, еще когда развлекал безумного фокусника в больничной палате. Того, который свихнулся от мысли, что сила земного притяжения как-то связана с циркуляцией крови Всевышнего.
Ван был совершенно уверен в своем мастерстве — как и в глупости милорда, — однако сомневался, что сможет долго продержаться. Ему было жаль Дика, который, хоть и жулик-любитель, все же славный, болезненного вида малый, с пастозной физиономией и дряблой кожей — дунешь и упадет, к тому же Дик твердил во всеуслышание, если его родные откажутся оплачивать его (громадные до банальности) долги, то ему придется двинуть в Австралию, наделать там очередных долгов, попутно подделав несколько чеков.
Теперь, как заверил Дик жертв своего мошенничества, можно constatait avec plaisir[175], что еще всего лишь несколько сотен фунтов, и уж виден желанный берег — та минимальная сумма, с помощью которой можно ублажить самого беспощадного из своих кредиторов, но при этом он с беспечной скоростью обирал несчастных Жана с Жаком, как вдруг обнаружил у себя честно пришедшие (подброшенные сердобольным Ваном) три туза против четырех девяток, проворно Ваном подобранных. Заурядный блеф вошел в противоречие с блефом высококлассным, и при том, что Ван продолжал щедро вознаграждать прыткие, но все же не слишком, руки юного поблескивающего и мерцающего лорда, внезапно мукам последнего пришел конец (портные заламывали руки средь лондонского тумана, а знаменитый Чузский ростовщик Сент-Свят требовал встречи с родителями Дика). После объявления невиданной по сумме ставки Жак предъявил какую-то жалкую couleur[176] (как сам он изволил выразиться еле слышным голоском умирающего), и Дик сдался, имея на руках стрит против флеш-рояль своего мучителя. Ван, которому к тому времени абсолютно никаких забот не составляло скрывать от дурацкой оптики Дика свои тайные манипуляции, теперь с удовольствием наблюдал, как тот приметил у него в ладони второго джокера, когда Ван, подхватывая, прижал к груди свои «радужные клавиши», — Планкетт изобиловал поэтическими образами. Близнецы, надев галстуки и накинув пальто, сказали, что с них довольно.
— С меня тоже, Дик, — сказал Ван. — Жаль, что ты положился на свои магические кристаллики. Мне всегда было интересно, почему это слово по-русски — а у нас с тобой, я полагаю, у обоих русские корни — созвучно немецкому «ученик», только без умлаута[177], — и с этими словами Ван стремительно выписал чек, возмещая убытки совершенно обомлевшим французам. Затем сгреб пригоршню карт и монет и запустил ими прямо в физиономию Дику. Еще снаряды не успели достичь своей цели, как Ван пожалел, что поступил так пошло и так жестоко, ведь этот жалкий тип даже ответить ему достойно не мог, просто сидел, прикрыв рукой один глаз, другим, тоже слегка подбитым, оглядывая разбитые очки; между тем двойняшки-французы совались к нему с носовыми платками, и Дик их добродушно отталкивал. В зеленом Сиренити-Корт румяно заря трепетала. Вот уж трудяга, старый Чуз.