И что бы вы думали? Откупорил бутылочку сватовавржинецкого, и мы чокнулись за доброе начало новой работы.
— Человек, — сказал я, когда мы хлебнули по глотку, — способен вынести стократ больше, если сам на себя поклажу взвалит. Если возьмется по своей воле, а не по чужому приказу. Хорошо, если бы товарищи, облеченные властью, не забывали этой простой истины. Ведь без нее не овладеть искусством разумного и толкового управления.
Пока мы разговаривали, Олдржих сидел не шелохнувшись, как мышонок. Он радовался, что принят первым секретарем, но вместе с тем робел, не зная, как прием закончится и чем все это обернется. Поэтому, когда Ситарж обращался к нему, осторожничал, отвечал неопределенно. Однако постепенно приободрился. В разговоре я упомянул, что Олдржих прежде работал у меня. Мы вместе рассаживали яблони пальметтами и пеклись о персиках; он сослужил мне большую службу. (Бедняга не понимал, про что речь, и возликовал.) С этого мгновенья он наслаждался визитом, его самоуверенность возросла непомерно.
Прощаясь, он прямо рассыпался в любезностях; чувствовал себя обласканным. Теперь он гордился тем, что на глазах у всех мы вместе выходили от первого секретаря. Самодовольно оглядывался вокруг. Сдается, он многое дал бы за то, чтобы все видели, как он чокался с Ситаржем.
— Слава богу, еще не перевелись у нас такие люди, как Ситарж. Из всех плодов, милый Олдржих, самый прекрасный и удачный — это человек, оказавшийся на своем месте и хорошо прижившийся.
— Как я рад, что пошел с тобой (он уже позабыл, что идти со мной вообще отказывался), хоть и не знаю, как отнесется к этому Паточка. Полезно выслушать мудрые наставления. Но ты, Адам, когда-нибудь нарвешься на неприятность. Не все такие, как Ситарж.
— Ну ладно, поживем — увидим. А пока — что ты скажешь о происшедшем?
— Ну теперь все повернулось по-другому. Теперь речь идет об эксперименте, официально получившем одобрение, а такое предприятие нужно только поддерживать. Это наверняка рентабельно.
— А сам-то ты до этого додуматься не мог?
— Да отстань! Я всего-навсего референт, а решают там, наверху.
Впрочем, ему стало неловко; он понял, что его перехитрили, и снова стал церемонным и чопорным. И тут же заспешил — дескать, работа.
Я нисколько не жалел о его уходе. Был сыт его обществом по горло. К тому же и без него хватало впечатлений, хотелось наедине в них разобраться.
С легким сердцем вернулся я домой. Солнце клонилось к закату. Я порядком проголодался, но настроение было приподнятое, огромная тяжесть свалилась с плеч.
У ограды нашего сада почти из-под ног у меня выскочили два расшалившихся зайца. Выскочили из зеленых всходов и начали петлять по дороге. Третий ушан — у него было разорвано ухо — стоял на задних лапках во рву и фыркал. Я постоял, посмотрел, а потом повернул к деревьям. На какое-то мгновенье даже забыл, почему спешил домой. Душа купалась в тихой, пронизанной солнечными лучами синеве, вишневые ветви, усыпанные набухающими почками, поймали меня в свои сети, я запутался в них. Тем более что с крон деревьев и с небесной выси лилось веселое птичье пение. Ах, как замечательна музыка пробуждающейся весны! Эти сладкие, переливающиеся в воздухе трели вместе с тончайшими ароматами проникали прямо в сердце.
И тут я увидел Еву. Она высматривала, не иду ли я. Завидев меня, Ева бросила мотыжку. Она разбивала под окнами мавританский газон и небольшой садик. Это ей нравилось, а если дело было Еве по душе, она бралась за него увлеченно и горячо. К счастью, нравилось ей то, что было необходимо и дому: хозяйство мое за годы вдовства основательно пришло в упадок. Томек, мой внезапно обретенный сынок, путался у Евы под ногами с жестянкой в руках. Маленький рыбак собирал в нее дождевых червей и всякую ползучую тварь. Жестянку он хотел куда-нибудь припрятать до тех пор, пока мы не отправимся ловить линей и карпов. Понятливый, чуткий мальчуган. Живой, хоть и несколько нервный, напуганный. Теперь-то он уже осмелел, мы с ним друзья. Глазенки так и сияют от радости, когда я беру его на закорки. Кладет свои горячие ладошки мне на лоб; держится крепко-крепко, смеется и взвизгивает, если я подпрыгиваю на ходу. И просто захлебывается от счастья, розовеет от радостного возбуждения, когда мы сидим на берегу, а поплавок ныряет и уходит под воду. Вот и теперь, увидев меня, он что-то кричит и показывает жестянку. Но Ева чуть отстранила его, и передо мной возникло ее напряженное лицо, она прямо сгорала от нетерпения и любопытства.
— Наконец-то! — воскликнула она, откинув волосы со лба. — Где ты пропадал так долго? Как дела?