Сказал то, что пришло на ум, лукавить было не в его натуре. К досаде примешалась горечь обиды — как-никак сегодня он именинник.
Однако все эти мысли исчезли, едва ступил он на фор-салинговую площадку. Вместе с мачтой ее мотало на добрый десяток саженей из стороны в сторону, когда корабль взносило с гребня одной волны на другой. Так продолжалось до самой полуночи, пока ветер не начал стихать и море несколько утихомирилось, небо постепенно прояснилось. Раскиданные стихией корабли соединились, пришли в порядок, и эскадра направилась на Балтику.
Не успели гардемарины возвратиться в Кронштадт, как им объявили, что сразу после Рождества начнутся экзамены на производство в офицеры. Гардемарины встревожились, потому что многое было позабыто, а то и просто не выучено. Однако Дмитрий в этот раз оставался спокойным. Как-то получалось, что в последние годы ему легко давались науки. Быть может, сказалась настырность, с которой он изучал предметы. Так или иначе, но, когда стали известны результаты, Дмитрий оказался в числе трех лучших гардемарин из всего выпуска…
Яркие блики майского солнца играли на высоченном подволоке[17] просторного, обрамленного колоннами вестибюля Адмиралтейств-коллегии. На верхнем его ярусе, посредине площадки, выстроились два десятка гардемарин, теперь уже бывших. Рядом с Дмитрием, переговариваясь вполголоса, стояли его однокашники-дружки: Матвей Лизунов, Василий Кутузов, Матвей Муханов, Тилон Перфильев…
Из бокового прохода в сопровождении членов коллегии вышел граф Чернышев. Он остановился перед строем, подал знак, и аудитор огласил высочайший указ о производстве «по экзаменам на вакцинации по флоту» из гардемарин в первый офицерский чин — мичманы.
Среди сопровождавших его Дмитрий разглядел и Алексея Наумовича Сенявина, который приехал его поздравить. Пошел третий год, как адмирал покинул флот на Черном море. Истерзанный малярией, он долго болел и в конце концов уехал в Петербург, где поселился в скромном домике на Васильевском острове. Несмотря на болезнь, летом бывал в Кронштадте, на шлюпке обходил корабли, частенько в Адмиралтействе высказывал советы по строительству кораблей. Когда торжественная церемония закончилась, он подозвал Дмитрия и наказал быть обязательно у него.
Весь день Сенявин-младший провел в хлопотах. Ездил к портному, отвез золотые эполеты пришить к мундиру, покупал башмаки с серебряными пряжками, шелковые чулки, шляпу с золотым галуном. Наконец, вечером, в полной парадной форме, явился к дяде.
Редко бывал в Петербурге гардемарин Сенявин и каждый раз старался забежать в этот уютный домик на Васильевском острове. Стены его были увешаны картинами морских баталий, портретами петровских адмиралов. Вдоль стен стояли на подставках модели парусных судов. В одной из комнат в массивном шкафу хранилась морская литература, собранная еще его дедом Наумом Сенявиным. Внизу, на отдельной полке, лежали мореходные инструменты. Всем этим Алексей Наумович всегда с охотой «довольствовал» своего двоюродного племянника.
Первым Дмитрий увидел отца, который продолжал адъютантскую службу у вице-адмирала. Николай Федорович и прежде, в Комлеве, не баловал детей вниманием, занимался больше охотой да борзыми. Последние же годы как-то сложилось, что отношения отца с матерью и сыновьями становились все прохладнее. В отличие от дяди, он довольно равнодушно встретил сына.
Алексей Наумович осмотрел гостя и заметил про себя, что вкус у племянника недурной.
— Чай, не токмо для парадов форма. Не упускай генерального дела. На кораблях-то смола да порох, ванты да шлюпки. Окромя кружев, схлопочи и робу для службы.
— Все платье для корабельной службы уже заказано, дяденька, — нисколько не смущаясь, ответил племянник.
Прежде чем сесть за стол, Алексей Наумович, взял с буфета заготовленный конверт.
— Вот тебе четвертной билет на обзаведение.
Немного сконфузившись, Дмитрий искренне поблагодарил дядю. По тем временам двадцать пять рублей составляли почти двойное месячное жалованье, тем паче что отец не дал ни копейки.
За столом больше говорил Алексей Наумович. Похвалил Дмитрия за примерные знания. Заметив, что опрятность в одежде обязательна для моряка, кивнул на ладно сшитый камзол:
— Однако, как говорится, береги платье снову, а честь смолоду. Молодые лета — время золотое. Вроде бы и погулять велено, однако, — адмирал при этом взглянул почему-то на сидевшего напротив него отца, — гуляй, братец, да не загуливайся. Ты нынче флота российского офицер и ответ несешь не токмо за себя, но и людей, по чину к тебе приставленных. — Дядя помолчал, пока подавали чай, потом продолжил: — Примеров дурных на кораблях немало. Впрочем, мнится мне, Митенька, что род наш древний Сенявиных ты не посрамишь.