— Не слушай его, Сережа, он ничего не понимает. Отпусти-ка эти гайки, ключ на двенадцать открытый…
— Так вот, Сереженька, у них порвалась перкаль на крылышке во время полета, ну и посыпались. Понял?
— А теперь придержи снизу и побереги пальцы… Иван летнаб, Сережа, а летнаб в материальной части аэроплана разбирается чуть-чуть побольше, чем баран в аптеке. Та… неприятность произошла оттого, что не перетянули вовремя перкаль на плоскостях. Положено было перетянуть ее полгода назад, а Ефим все чего-то ждал… Положи в ведро с бензином. Теперь ты отрегулируй, понял, что я делал?
— А если самолет попадет в грозу: это разгильдяйство или судьба? — спросил Савчук.
— Разгильдяйство, — отозвался Долганов. — Не летай в грозу. Вот Шляпников никогда не расколется.
— Это почему?
— Аккуратный человек. Погляди, как у него всегда отглажены брюки.
— Проверните еще. Хорош! — сказал Сергей.
И тут в мастерскую вошел загорелый веселый мужчина в поношенных доспехах, похожий на моряка, вернувшегося из дальних странствий.
— Здравствуйте, красные орлы! — сказал человек. — Помогу покрутить гайки.
Сергея необъяснимо очаровал этот человек с первого же взгляда.
— Познакомьтесь, — сказал Долганов, — Алатырцев — Королев, очень приятно!
Так это тот самый Алатырцев!
— Чего, Вася, покрутить?
— Это тебе не в воздухе крутить кренделя, тут дело серьезное. Вон, поскобли поршня, как раз работенка для тебя.
— Поршня так поршня, — вздохнул Алатырцев и взял обломок кольца.
— Ну а ты расшибешься? — спросил Савчук у Долганова.
— Нет. Ведь я летаю со Шляпниковым.
— А хотел бы ты летать с Алатырцевым?
— Нет. Сережа, я надеюсь, он тебя так и не смог запугать?
— Не смог, — сказал Сергей.
— Так вот. Всякий несчастный случай — это самонаказание. Запишите это, — сказал Долганов. — А вон и наш любимый командир.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал Шляпников. — Как делишки?
— Через час поедем, — отозвался Долганов. — Хорошо затянул, Сережа?
— Нормально. Стоп!
— Ну как, Сережа, дела? — спросил Шляпников.
— Нормально.
— Не испугался, говорят, ты грязи.
— Нет.
— Молодец. На навозе вырастают лучшие цветы. Понял, почему нельзя нарушать форму одежды?
— Чтоб не было в авиации разгильдяйства, товарищ командир.
— Правильно. Кто тебя этому научил?
— Долганов.
— Ты, Вася, еще Алатырцева поучи, чтоб не хулиганил в воздухе. На земле хулиганья хватает.
— Его могила исправит, — сказал Долганов.
— Сережа, а в какую сторону гайки крутятся?
— В любую, — улыбнулся Королев.
— Ну, повнимательнее там! — улыбнулся Шляпников и вышел.
— Хочешь, я тебя прокачу между башнями мельницы Вайнштейна? — сказал Алатырцев Сергею.
— Конечно, хочу.
Долганов подошел к Алатырцеву и тихо проговорил:
— Оставь мальчишку в покое. Ты расколешься вместе с ним. Вам хорошо. А мне каково: ведь я мог его тормознуть, а не тормознул. Ты меня понял?
— Понял, Вася.
— Шляпников его прокатит.
— Пусть Шляпников, — согласился Алатырцев. — В самом деле не стоит вводить в его юную кровь вредную бациллу воздушного хулиганства.
Сергей Королев, стоя на деревянном помосте, глядел во все глаза на темный гидроплан, вырезанный в солнечной ряби. Гидроплан слегка покачивался на волне, как чайка. Поплавки, укрепленные под нижними крыльями, изредка захлестывались водой и, появляясь на поверхности, вспыхивали огнем, взятым взаймы у солнца.
Долганов вылез из кабины по пояс, встал левой ногой на сиденье, правой рукой схватился за косую растяжку между крыльями и рывком встал на площадку позади кабины, обитую резиной. Под верхним крылом, на деревянной мотораме, было самолетное сердце — мотор, с пропеллером, вынесенным назад. Долганов взялся за ручку запуска самолетного сердца и вдруг резко обернулся — на него глядели с мольбой и надеждой круглые глаза Сережи Королева. Долганов нагнулся к командиру и о чем-то заговорил. Шляпников хмуро слушал, потом кивнул.
— Сергей! Давай сюда! — крикнул Долганов. И Королев кинулся к воде. Ему показалось, что он сможет пройти по воде, «яко посуху», — так сильно была его желание летать, но ему не дали ходить по воде на манер Христа, его доставили на желтом английском клипер-боте парни из палубной команды.
Долганов продолжал стоять на площадке среди переплетений расчалок и туго натянутых тросов и держался за ручку запуска мотора.
— Товарищ командир, я буду в передней кабине летнаба, — сказал он, — а Королев побудет с вами, он все знает, а я в случае чего переберусь к вам через лаз.
— Успеешь? Смотри сам, на твою ответственность.
— Все будет в порядке. Вот только мотор он запустить не сможет, силенок, пожалуй, не хватит, а так он уже все умеет.
Сергей молчал. Его глаза светились счастьем.
— Конечно, для запуска нужна не столько сила, сколько голова — надо помогать себе весом собственного тела, — сказал Долганов и поглядел на Шляпникова. Тот почувствовал его взгляд и кивнул. Василий рванул ручку вниз весом тела, вверх толкнул ее распрямляя ноги, снова — повис — казалось, его напряженные мускулы сейчас порвут китель на рукавах и под мышками, но все обошлось. Мотор зачихал, пропеллер закрутился. По воде пошла мелкая рябь, как будто в воду упало насекомое, дрыгающее крылышками.
Долганов прошел по фюзеляжу в переднюю кабину, обернулся и подмигнул Сергею.
Шляпников повел аппарат против солнца, за волнолом. Наверху трещал мотор. Пока все было как в лодке: так же в лицо летела соленая морская пыль, так же волна ударяла в борт. Слева остался мол, изъеденный солью и ржавчиной. На нем сидели рыболовы с длинными удилищами. Их лица, красные от солнца, как на плакате, были повернуты к гидроплану.
Шляпников развернул машину в сторону открытого моря, приподнялся в кресле, поглядел вперед и дал полные обороты.
«Глядел, не наткнемся ли на что», — подумал Сергей.
Гидроплан задрожал так, что щеки затряслись, и заскользил вперед все быстрее и быстрее. Вот чуть подался вверх.
«Встали на редан», — подумал Сергей и оглянулся — сзади шумел пенный вал, в нем было что-то от взбесившейся стихии. И вдруг вал исчез, море успокоилось и стало медленно погружаться в легкий туман. Гидроплан набирал высоту.
Внизу грандиозной подковой сверкала Одесса. Вот Потемкинская лестница, крошечный памятник Дюку, а вот и дом. Там мать. Наверное, она чинит ботики — преподаватели французского языка пока не нужны, она сидит без работы.
По английскому альтиметру, пристегнутому к ноге Шляпникова, Сергей увидел высоту — тысяча метров. Но море казалось близким, как в бинокль. Одесса растворилась в тумане, только сквозь синеву поблескивали окна.
Шляпников молча показал Сергею на баранку дублирующего управления, тот кивнул в ответ и схватился за нее. Шляпников пригрозил кулаком и показал: «Держи пальцами нежненько».
Сергей кивнул. «Неужели счастье нужно держать нежно, а не бульдожьей хваткой?» — подумал он.
Шляпников показал вперед, Сергей хотел спросить, что там такое, но рот заткнуло упругим, как резина, воздухом.
«Надо молчать и переговариваться только взглядами и жестами, — подумал он и догадался: — Надо держать аппарат на одном уровне: расстояние между форштевнем и линией горизонта должно быть постоянным».
Сергей представил на минуту, что под его ногами и полом кабины нет ничего, кроме тысячи метров неба, и даже не смог улыбнуться от счастья, так оно было велико.