— Ну а дальше-то что? — спросил самый маленький.
— Ну и вот, братцы мои, — продолжал Мотя свой рассказ и затянулся дымом, — работы-то нет, а шамать хочется. Голодать нам нет никакого расчету. Тогда я и говорю Казанчику, Крысе, Шомполу и Спичке: «Надо, братцы мои, мешок, и вы бежите за таковым». Ну и мешок, понятное дело, у грузчиков взяли, пообещались отдать. А тут народ едет на базар всякий, всякие сытые буржуйские морды. И одна буржуйская морда едет в телеге, баба, короче. Крыса ей кричит: «Купи, чудило, поросенка! За трешку отдам». Баба останавливает лошадь и, конечно, догадывается, что поросенок ворованный: где же ты купишь поросенка за три рваных? Она мечтает: покупать или нет. Потом буржуйская жадность ее одолела. Говорит: «Ладно!»
Малыши захохотали.
— Мешок бросают в телегу. Едем, — продолжал Мотя. — Ну-ка, Червяк, дай огоньку. Ну и я, понятное дело, начинаю резать мешок ножиком изнутри. И слышу, баба орет не своим голосом: «Режут!»
Коровины дети полегли со смеху.
— Ну а я вылезаю из мешка, отряхиваю его, складываю аккуратно и под мышку. Баба меня хватает. «Ну-ка, — говорит, — верни трешку, шарлатан». — «Вот баба-дура, — говорю ей, — меня самого шарлатаны поймали и бросили в повозку. Чуть не убили». — «А отчего же ты хрюкал, сукин ты сын?» — «Я не хрюкал, это я так плакал. До скорой встречи!»
Коровины дети уже и смеяться не могли, они чуть не всхлипывали.
— А алой братцы уже купили пошамать и сидят меня дожидаются. Пролетарская солидарность.
Мотя был так мал, что и в самом деле сошел бы за поросенка. Сергею сделалось неловко за свои уже начавшие тяжелеть плечи и руки, перевитые мускулами. Он поднялся и пошел к морю, но не на руках, как обычно. Добрался до воды, не спеша поплыл к гидроотряду. Он отходил все дальше и дальше от берега и детского визга. И вдруг почувствовал, что остался один на один с морем и небом. И его охватило ликование, которое накатывалось на него сверкающими волнами всякий раз, когда он оставался наедине с природой. Перевернулся на спину, увидел высокие облака и стрижей. С поверхности воды их полет казался еще более высоким, чем был на самом деле.
«Я буду летать, как они, — сказал он себе, — иначе жить не стоит».
Эти слова вырвались у него сами собой, без участия разума, но часто такие «случайные» слова приобретали какую-то магическую силу.
Рядом послышался плеск. Сергей перевернулся на живот. Это был Божко. У него в восемнадцатом году оторвало шальной пулей кисть правой руки, но он ни в чем не уступал своим товарищам, разве что в гимнастике, а плавал лучше многих. В классе Валя держался несколько отчужденно и был близок только с Сергеем, который также оставался где-то в тени, остроумием не блистал и не лез из кожи, чтобы обратить на себя внимание. Нет, Королев был не дурак ввернуть иногда словечко, но делал это как бы нехотя и предпочитал слушать других, чем выступать самому.
— К гидроотряду? — спросил Божко.
— Да.
Друзья поплыли к колючей проволоке, концы которой от ближайшего к воде столба уходили в воду. В этом месте легко проникнуть на территорию отряда, поэтому здесь всегда стояла охрана. Вылезли на берег и поглядели сквозь проволоку на часового. Застывший солдат с винтовкой вызывал невольное уважение.
Послышался отдаленный гул. Подростки, сощурившись, стали глядеть на горизонт. Показались гидропланы, казалось, они родились из света. Они стремительно приближались.
Гидроплан конструкции Григоровича напоминал крылатого дельфина. По крайней мере, стабилизатор с рулями глубины напоминал дельфиний хвост с завернутыми вперед концами. Фюзеляж лодки был также выгнут. Конструктор намеренно придал самолету «рыбью» внешность. Он это сделал, чтобы самолет лучше себя «чувствовал» в воде. В этом желании конструктора было что-то от наивности первобытного человека, который в сходстве форм предметов видел и сходство их «душ». И о самом деле, лодка на воде держалась более уверенно, чем итальянский гидроплан того времени «савойя».
На летающей лодке стоял французский мотор фирмы «Сальмсон» мощностью в 120 лошадиных сил, у летчиков на головах красовались трофейные английские шлемы на обезьяньем меху, масло называлось «гаргойль», и его покупали во Франции, даже разборный брезентовый ангар выпускала французская фирма «Кэпке».
С появлением на горизонте гидропланов на берег высыпала «палубная команда», а говоря попросту — матросы, которых можно назвать как угодно, потому что к палубе и кораблям они не имели никакого отношения.
Берег за проволокой был покрыт деревянным настилом шириной около восьмидесяти метров. От настила наклонно уходили под воду два спуска. За настилом красовался ангар с брезентовым занавесом, прихваченным петлями. Ангар напоминал со стороны моря театральную сцену. За ангаром шли мастерские и обязательная для аэродромов «колбаса», похожая на гигантский черно-белый сачок для ловли бабочек, только с дыркой. По направлению «колбасы» судили о направлении ветра и примерно об его скорости.
Гидропланы на малой скорости подходили к берегу и с выключенным мотором по инерции заползали по наклонным спускам на настил. Тут было важно не перестараться: гидроплан мог проскользить дальше и при ударе о деревянные столбы ангара превратиться в запчасти. Такие случаи бывали.
Королев и Божко глядели на работу гидристов. Вот темно-серый, под цвет военных кораблей гидроплан скользит по воде, пропеллер позади пилотской кабины еле крутится, на крыльях с пятигранными звездами играют солнечные зайчики от волн. Вот пропеллер останавливается, лодка с шорохом вползает на настил, и из нее, как бы продолжая движение, выскакивают летчики. Тут же несколько человек приподнимают самолет за хвост, и два матроса подводят под середину фюзеляжа, под редан, двухколесную тележку, обитую войлоком. Лодку опускают на тележку, распределяются по крыльям и по фюзеляжу и закатывают ее в ангар. В ангаре под крылья и хвост заводят козелки, чтобы аппарат стоял прямо.
Королев здесь торчал целое лето, старался как-то завязать знакомство с летчиками. Ему нужно было летать. Любой ценой, сквозь любые ущемления собственного самолюбия, но летать. Пусть пассажиром. А там видно будет.
— Ну что? — сказал Божко. — Двинулись назад?
Из ангара вышел совсем молодой парень, очень ладный, крепенький, загорелый, в тельняшке. Это механик: по рукам видно. Сергей сделал неопределенное движение, которое можно принять как приветствие. Механик улыбнулся. У него была необыкновенно простодушная улыбка, Сергей почему-то вспомнил того рабочего.
— Здравствуй! — сказал механик.
Это было достижение. Раньше говорили: «Осади!», «Шляются тут всякие!» Королев заулыбался в ответ.
— Ну двинулись? — сказал Божко.
— До свидания, — сказал Королев механику.
— Привет, — ответил тот. — Приходи.
— Обязательно приду.
Вечером Сергей просмотрел газеты.
«Спасите детей! Войны, голод и эпидемии выбросили на улицы сотни тысяч детей… Минувшей зимой на Украине бедствовало около 3,5 миллиона детей. Из них умерло от голода и эпидемий до 500 000… Сейчас голод сократился, но, по данным Украинского Красного Креста… на Украине 400 000 беспризорных детей, из коих большинство приходится на Одесскую губернию».
«Советская республика должна быть как бы под стеклянным колпаком. Каждый гражданин республики должен видеть работу всех ее органов».
«Во вторник вечером после закрытия беспартийной конференции рабочая молодежь устроила демонстрацию. Факелы, мигая, прорезывают темноту ночи ослепительным пламенем. Огни переливаются, бросая багровые блики на торцы мостовой. В центре процессии — гордость молодых пролетариев Одессы, первые юные забастовщики — «Коровины дети». Как факелы горят энтузиазмом сердца рабочей молодежи. Так же ярко, так же красиво».
КУХНЯ АВИАЦИИ
