Так или иначе, сам Ямамото вполне наслаждался своим пребыванием в Нагаоке. В это время года глубокий снег наконец тает и слива, персик, вишня, кажется, взрываются в цветении все сразу. Когда бы Ямамото ни возвращался домой, он погружался в диалект своей Нагаоки и проводил время за посещением старых знакомых, за игрой в шоги с главой местной молодежной ассоциации; обычно его сопровождал Соримачи. Однажды они поехали в соседний город Ниигата, где был в разгаре праздник храма Хакусан. Там им попалась на глаза одна немолодая женщина, торговавшая жаренными на палочках клецками; в своей лавочке, из тех, что всегда возникают по дороге к гробницам в это время года, она раздувала горящий древесный уголь с помощью круглого бумажного веера — вокруг разносился аппетитный запах. «Эй, смотри-ка! — вдруг загорелся Ямамото. — Да ведь такие же продавали, когда мы были мальчишками. Давай попробуем!» Отказался от приглашения устроиться с комфортом в глубине лавки: «Клецки я ел стоя еще мальчишкой — так вкуснее». И стоя заказал пятнадцать палочек.
У входа в Хакусан-парк продавец бобов поджаривал свою продукцию. Снова привлеченный запахом, Ямамото попросил Соримачи купить и их. Потом, предупредив друга, чтобы следил за машинами, перешел оживленную улицу, на ходу подбрасывая бобы в воздух и ловя ртом. В то время ему минул пятьдесят первый год; недаром Моримура Исаму, учившийся с ним, отметил в нем какую- то детскую черточку.
2
В чайных на Юкузан продавались трехцветные клецки — Ямамото очень их любил. В эру Мэйдзи там, где сейчас станция Нагаока, а еще раньше помещалась главная башня цитадели Нагаока, находился общественный парк. Здесь продавались известные трехцветные клецки, приготовленные из красных бобов, соевой муки и сезама; семья Ямамото была, однако, настолько бедна, что юный Такано Исороку, как его тогда звали, чувствовал себя счастливым, если ему доставалось поесть их раз в году. Став морским офицером, он отошел от своей привычки, но всегда с тоской, как ребенок, глядел на эти деликатесы.
Вишневые деревья вдоль реки Кадзи стояли в полном цвету. Одолжив у одного знакомого лодку, Ямамото провел день, катаясь по реке с друзьями, наслаждаясь цветением и видом далеких, все еще покрытых снегом гор. По пути встретили флотилию лодок — ее тащила вверх по течению моторная лодка. В лодках сидели желающие полюбоваться цветущей сакурой. Увидев это, Ямамото попросил двух лодочников грести изо всех сил. Лодка заскользила быстрее, закачалась на волнах, что расходились от моторной лодки, — и как раз в этот момент Ямамото резко вскочил и, ухватившись обеими руками за нос лодки, сделал стойку.
Этот свой любимый трюк он выполнял в салоне первого класса корабля «Сува-мару» в первой поездке в Америку шестнадцать лет назад. Через три-четыре дня после отплытия из Иокогамы шло обычное увеселительное мероприятие на борту корабля. В те времена японские пассажиры обычно не очень-то любили появляться перед другими; капитан уже заканчивал процедуру, когда какой-то молодой капитан 2-го ранга вдруг вышел вперед и сделал стойку на балюстраде салона. Корабль медленно менял курс, и один промах мог привести к опасному падению на нижнюю палубу; все же капитан, не удовлетворившись одной лишь стойкой на голове, одолжил у стюарда два больших подноса и, поставив их на кончики пальцев, стал крутить сбоку и над головой, завершив все кульбитом, а подносы оставались у него в руках, — обожал демонстрировать свои стойки в опасных местах. Пассажиры, совершающие экскурсии на лодках в период цветения сакуры, конечно, понятия не имели, с кем имеют дело, но усердно аплодировали такому искусству.
Посвятив примерно две недели в префектуре Ниигата таким бесцельным развлечениям, Ямамото вернулся в Токио 28 апреля, а 26 мая снова поехал домой в Нагаоку и оставался там около недели. Опять он побывал на родине 31 июля, а затем 21 ноября. В последний его приезд в Нагаоке оказался один из членов правительства, и из его окружения Ямамото послали приглашение встретиться в ресторане. Под предлогом, что занят дискуссией с членами молодежной ассоциации Нагаоку, Ямамото приглашение отклонил.
Возможно, он стал ощущать горечь от того, как с ним обращались. Действительная причина его частых поездок домой — он «недоволен своей работой в Токио». Эта фраза прозвучала в письме в Морской клуб от 1 мая того же года, адресованном Каваи Чийоко — «некой женщине», упомянутой ранее (той, что тайком села на специальный экспресс «Камоме» в одно с ним время). Письмо чрезвычайно длинное; но вот что в нем, в частности, говорится: