Современники в большинстве своём понимали историческое значение состоявшегося события. Акценты могли быть различными, но в основном его объясняли глубоким кризисом партий и их системы и считали выражением растущего неверия в жизнеспособность либерально-капиталистического строя и вместе с тем все большего стремления к радикальному изменению всех существующих отношений. «Большинство избирателей, благодаря которым крайние партий приобрели новые мандаты, вовсе не являются радикальными — эти люди просто не верят в старые порядки». Не меньше трети избирателей начисто отвергли существующий порядок, не зная, да и не спрашивая, что же будет потом. Некоторые говорят о «выборах ожесточения»[179].
Тут полезно вспомнить о тех тяжёлых обстоятельствах, а заодно и о той половинчатости, которые десятью годами раньше определили облик республики и сделали её, по сути дела «ничьим» государством. Теперь все это мстило за себя. Собственно, ей так и не удалось добиться от нации чего-либо большего, чем снисходительно-терпимого отношения, и в историческом сознании многих она была всего-навсего периодом междувластия: феноменом переходного периода, не создавшим «ничего впечатляющего», «ничего воодушевляющего», «ничего дерзко-смелого», «ни одного запоминающегося лозунга», «ни одного великого человека», как говорил один из романтически настроенных критиков республики[180]. Подобно ему, все более широкие слои и правых, и левых ждали, что государство вспомнит о своей функции и вернётся к своему традиционному облику. Все до того подавляемые сомнения в партийно-демократическом режиме, все до поры до времени дремавшее пренебрежение к парламентаризму, «чуждому немцам», теперь, в атмосфере порождённого кризисом отчаяния, вырвалось наружу и обрело такую убедительность, с которой не могли справиться никакие логические доводы. Тезис Гитлера, повторенный тысячекратно, что это государство — не что иное как дань врагам и худшее из кабальных условий Версальского договора, не мог не вызвать резонанса в широких кругах.
Странно, но в подобном же тоне были выдержаны и многочисленные зарубежные отклики. Особенно английские и американские газеты расценивали результаты выборов как реакцию на абсурдную суровость мирного договора и двуличную практику держав-победительниц. Одна только Франция была в общем-то возмущена, хотя втайне надеялась, что правоэкстремистские тенденции дадут и повод, и оправдание для более жёсткой политики по отношению к её соседу за Рейном. Вместе с тем, из общего возбуждённого хора впервые выделился один из тех голосов, которые с этих пор в течение целого десятилетия сопровождали политику Гитлера и прикрывали его перегибы и аморализм, поскольку видели в нём орудие для достижения собственных целей. Лорд Ротермир писал в газете «Дейли мейл», что в победе этого человека не следует видеть одну лишь угрозу, надо понять, что в ней заключены и «некоторые преимущества»: «Поскольку он возводит усиленный заслон против большевизма, он устраняет великую опасность того, что поход Советов против европейской цивилизации достигнет Германии»[181].
Успех НСДАП в значительной степени объяснялся удавшейся мобилизацией молодёжи, а также аполитичных людей, прежде не голосовавших: по сравнению с 1928 г. число участвовавших в выборах возросло более чем на 4, 5 миллиона человек и поднялось до 80, 2 процента. На те же слои опирались, хотя и в меньшем объёме, и коммунисты; примечательно, что свою предвыборную кампанию они вели под подчёркнуто национальными лозунгами. О том, насколько сами национал-социалисты были ошеломлены своим успехом, говорит тот факт, что они выставили далеко не всех полагавшихся им 107 кандидатов, да их у них по всей вероятности сначала и не было[182]. Гитлер сам не выставлял свою кандидатуру, поскольку у него все ещё не было немецкого гражданства.
Результаты выборов часто называли «обвальными», но едва ли не ещё более роковыми были их последствия. В атмосфере замешательства, царившей в ночь после выборов, возникли дикие слухи о планах национал-социалистического путча. Это привело к значительным изъятиям иностранного капитала и тем самым к дальнейшему обострению и без того катастрофически тяжёлого кредитного кризиса. В то же время общественность как бы в едином порыве внезапно с интересом и любопытством обернулась к новой партии. Конъюнктурщики, люди, просто озабоченные положением, и почуявшие шанс оппортунисты приспосабливались к новому соотношению сил; в особенности целая армия вечно бдительных журналистов спешно искала возможность подключиться к этой «волне будущего» и своими обильными репортажами компенсировала традиционную слабость нацистской печати. Для многих членство в НСДАП стало «модным». Ещё весной в неё вступил один из сыновей кайзера, принц Аугуст Вильгельм («Ауви»), заметив при этом: Туда, где руководит Гитлер, может спокойно вступать каждый; теперь же в партию пришёл Яльмар Шахт, один из соавторов плана Юнга, прежде защищавший этот план от критики со стороны национал-социалистов. Его примеру последовали многие другие. За два с половиной месяца, оставшихся до конца года, число членов НСДАП возросло почти на сто тысяч, до 389 тыс. Союзы по интересам, следуя явной тенденции, в свою очередь приспосабливались к новой расстановке сил, «и в руки НСДАП почти сами собой шли связи и позиции, которые значительно способствовали дальнейшему расширению и укреплению движения»[183].
179
Из передовицы «Франкфуртер цайтунг» от 15. 09. 1930 См. кроме того: статью В. Абегга в газете «Берлинер тагеблатт» от 9.11.1930. Доклад регирунгспрезидента Кобленца от 14. 02. 1931 также свидетельствует о том, что люди, голосовавшие за НСДАП, являются не столько сторонниками Гитлера, сколько противниками правящей власти; см.: Heyen F. J. Op. cit. S. 49 f.
181
См.: Daily Mail, 24. 09. 1930, цит. по: VB, 25.09.1930. Характерно, что статья лорда Ротермира начиналась с призыва изменить представление о Германии: «Для нас она до сих пор своего рода военнопленный. В отличие от других народов она не свободна. Обретение ею полной национальной свободы мы поставили в зависимость от платежей и условий, которые мы навязали ей против её воли… Разумно ли настаивать на последней букве закона?» Заканчивалась статья так: «Для блага западной цивилизации было бы лучше всего, если бы в Германии у руля оказалось правительство, руководствующееся теми же здоровыми принципами, С помощью которых Муссолини обновлял Италию последние во семь лет».
182
Одному из этих кандидатов-»везунчиков», которые нежданно для себя попали в рейхстаг, некий предприниматель задал вопрос о том, как же он представляет себе отмену выплаты процентов по долгам, и тот не смог ничего ответить; см.: Tyrell A. Op. cit. S. 302.