Эта очень опасная ситуация требовала большей мудрости, большего чувства баланса и умения приспосабливаться, чем те, которые мог проявить романтический народ, чувствовавший себя униженным на протяжении веков. В целом Польша, будучи поставленной перед выбором, пожалуй, незначительно склонялась к Германии, но новая Германия была неспокойнее и жаднее, чем Советский Союз, погрязший в схватках за власть, чистках и догматической схоластике. Министр иностранных дел Юзеф Бек, человек скользкий и любящий интриги, который словно отчаянный жонглер вел дерзкую игру с пятью мячами, еще больше усложнил положение, выдвинув честолюбивые планы «Третьей Европы»: он хотел создать нейтральный блок стран от Балтийского моря до Геллеспонта под польским руководством. Он хотел извлечь выгоду для самой Польши как раз из агрессивной политики Гитлера. Его внешне осторожная прогерманская политика была втайне нацелена на то, чтобы «совершенно методично усиливать зацикленность немцев на ошибках», она строилась в надежде «не только на безоговорочное включение Данцига в состав польского государства, но на гораздо большее – на всю Восточную Пруссию, Силезию, более того – и на Померанию, … нашу Померанию», как стали скоро говорить все чаще и откровеннее [259].
Тайные польские великодержавные мечты были подоплекой того неожиданного резкого отказа, которым ответил Бек в конце концов на предложение Гитлера, вызывающе связав это с мобилизацией нескольких дивизий в приграничной области. Если подходить к делу строго объективно, то вряд ли он считал немецкие требования неоправданными. Данциг, как признавал он, был для Польши своего рода символом [260]. Однако всякая уступка должна была восприниматься как отход от кардинальных установок всей польской политики – ее стремления к равновесию и ограниченной гегемонии. По этой причине исключался единственный тактический выход из сложившегося положения – выиграть время, пойдя на частичные уступки. С другой стороны, Бек и правительство в Варшаве опасались, что за первыми требованиями Гитлера последуют все новые претензии, так что обеспечить непоколебимость собственной позиции мог только принципиальный отказ, короче говоря, Польша оказалась в свой исконной позиции: у нее не было никакого выбора.
Эта дилемма проявилась и в том, что Бек 23 марта отклонил британское предложение заключить соглашение о консультациях между Великобританией, Францией, Советским Союзом и Польшей, потому что он не хотел вступать ни в какую группировку, в состав которой входил бы Советский Союз: он отказался от союза с рейхом, имеющим антисоветскую направленность, и еще менее был готов заключить союз с СССР с антигерманской направленностью. Он не видел, что в обостренной Гитлером ситуации должен был выбирать: точно так же как с этого момента от СССР была только одна фатальная защита – обратиться к Германии, так и от немецких требований его могла спасти только поддержка Советского Союза. Он хорошо знал, и СССР впервые подтвердил это подозрение в коммюнике ТАСС от 22 марта, что принять эту поддержку означало поставить на себе крест: Бек был готов скорее погибнуть, чем воспользоваться защитой старого угнетателя на Востоке. В политическом плане его гордость основывалась на догме о непреодолимой природе германо-советского противоречия. Но, отвергнув оба соседних государства, он, вопреки своей воле, создал предпосылки для сближения между ними; начал формироваться фронт сил, развязывающих войну.
В то же время чувство самоуверенности Бека подкреплялось позицией британского правительства. Все еще задетый вторжением Гитлера в Прагу, Чемберлен решился в конце марта на своего рода шаг отчаяния: на основании некоторых неподтвержденных известий о внезапном немецком нападении на Данциг, он запросил Варшаву, не возражает ли Польша против объявления британской стороной о гарантиях; и вопреки предупреждениям некоторых своих более проницательных соотечественников, считавших «ребячески наивным и одновременно неджентльменским шагом предлагать государству, которое находится в таком положении как Польша, обострение отношений с таким сильным соседом, как Германия» [261], Бек незамедлительно согласился: для принятия этого решения ему, как он позже заверял, потребовалось не больше времени, чем надо было, чтобы стряхнуть пепел сигареты. 31 марта Чемберлен выступил после этого со знаменитым заявлением перед Палатой общин, что Англия и Франция «в случае какой-либо акции, которая явно угрожает польской независимости, … считают своим долгом незамедлительно оказать польскому правительству всю имеющуюся в их распоряжении помощь» [262].
Это обещание поддержки ознаменовало поворот в политике той фазы: Англия решила безусловно дать отпор экспансионистским устремлениям Гитлера, где бы, когда бы и в каком бы вопросе они ни проявлялись. Это было чрезвычайное и внушающее к себе уважение решение, которому в такой же степени не хватало мудрости, в какой оно обладало пафосом. Источник его возникновения – аффект разочарованного человека – был слишком явным, и его критики уже самого начала указали на присущую ему проблематичность: оно не требовало от поляков ответных гарантий на тот случай, если Гитлер нападет на какую-нибудь другую европейскую страну, не заставило их вступить в переговоры о помощи с СССР, соучастие которого должно было иметь решающее значение, и кроме того отдавало вопрос о войне и мире в Европе на решение группке упрямых людей с обостренными национальными чувствами в Варшаве, только что действовавших заодно с Гитлером против Чехословакии и предавших принципы независимости, на которые они теперь столь рьяно ссылались.
Принятое Чемберленом 31 марта решение заставляло, однако, и Гитлера по-новому взглянуть на вещи. В британских гарантиях он видел не только полномочия эксцентричным полякам втягивать как им заблагорассудится Германию в военные действия; еще более существенным был тот момент, что Англия в его глазах теперь окончательно определилась как противник, который не давал «зеленый свет» в направлении Востока и явно был исполнен решимости вступить в схватку не на жизнь, а на смерть. Большой мандат у буржуазных держав против Советского Союза – теперь это было ясно – получить было нельзя, что, следовательно, ставило под вопрос всю его концепцию. Судя по всему, этот последний мартовский день дал ему толчок для того радикального поворота, который намечался с конца 1936 года в различных высказываниях, но все оттягивался: теперь он действительно переходил, как он сказал незадолго до того, к «ликвидации своего юношеского труда» [263]: он не только прекратил ухаживание за Англией, которое было отвергнуто, но и сделал вывод, что, отправляясь на завоевание «жизненного пространства» на Восток, он всегда наткнется на Англию, и ему придется сперва победить островное королевство. Из стремления избежать войны на два фронта вытекало, таким образом, еще одно следствие: надо добиваться временного взаимопонимания с завтрашним противником. Обстоятельства сложились так, что поведение поляков открывало теперь перед ним такую возможность: союз с СССР стал достижимым.
Политика Гитлера в последующие месяцы была строго последовательным широкомасштабным маневром по осуществлению этого поворота и созданию новых фронтов в Европе в соответствии с его тактическими соображениями. Адмирал Канарис, который был у Гитлера, когда поступило известие об английских гарантиях для Польши, вспоминал*, что Гитлер воскликнул:» Я заварю им такое сатанинское зелье, что у них глаза на лоб полезут» [264]. Уже "на следующий день он использовал спуск на воду линкора «Тирпиц» в Вильгельмехафене для того, чтобы выступить с речью против британской «политики окружения» Германии, угрожал «государствам-сателлитам, единственная задача которых – быть орудиями против Германии» и объявил о расторжении германо-английского морского договора:
«В свое время я заключил с Англией соглашение, морское соглашение. Оно основывается на имеющемся у всех нас горячем желании не воевать с Англией. Но это желание может быть только обоюдным. Если у Англии такого стремления больше нет, то практические предпосылки этого соглашения таким образом исчезли. Германия воспринимает это абсолютно спокойно! Мы уверены в себе, потому что мы сильны, потому что сплочены… Тот, кто не имеет мощи, лишается права на жизнь!» [265].
260
Это следует из протокола переговоров между Беком и Чемберленом с участием Галифакса 4 апреля 1939 г., см.: Freund М. Weltgeschichte, Bd. II, S. 122.
263
Так выразился Гитлер в беседе с южноафриканским министром Пайроу 24 ноября 1938 г.: ADAP, Ser. D, Bd. IV, Dok. 271: "Он всю свою жизнь боролся за взаимопонимание между Германией и Англией. Он изложил это в книге "Майн кампф"….. однако англичане ни с кем не обошлись так подло, как с ним, фюрером…. В конечном счете он скрепя сердце стал действовать вопреки труду своей молодости, когда заметил, что Англия не идет навстречу".