Дэн молча кивнул мне.
Взяв бутылку из бара и стараясь производить при этом как можно меньше шума, я двинулась в том направлении, где должна была располагаться моя комната.
В помещении стояла холодрыга, и я пожалела, что не взяла с собой куртку. Включив свет, я сразу увидела у окна электрообогреватель-батарею. Я оттащила его поближе к кровати и включила. Комната была средних размеров, предметов меблировки в ней имелось раз-два и обчелся. Возле стены – полуторная кровать, маленький светлый шкафчик, пара стульев и прикроватная тумбочка. Похоже на номер в отеле средней руки. Только «абстрактные», в бирюзово-серебристых разводах, обои выделялись на фоне общей скучноватой обстановки.
Я скинула сапоги и забралась с ногами на кровать. Достала из-за пазухи бутылку водки и отвинтила. Сделав пару глотков прямо из горла, я прислушалась: мне показалось, что Вика и Дэн о чем-то громко спорят. Но тут же я поняла, что ошиблась. Это дико завывал ветер, издавая разные по громкости и протяженности звуки. Поставив бутылку на пол, я встала и подошла к окну. Сапоги надевать мне не хотелось, и я прошлепала по холодному полу в одних тонких носках. Подойдя к окну, я села на подоконник и уставилась на пейзаж за стеклом. В такой темноте было трудно различить отдельно стоявшие деревья и соседний дом, точнее, его верхнюю половину. В одном из окон горел свет, и, вспомнив Викины слова насчет отсутствия соседей, я подумала, что она, очевидно, не в курсе насчет их появления. Увиденное за окном не прибавило мне оптимизма, напротив: из-за этих завываний ветра и непроглядной темноты мне стало еще хуже. Если только мне вообще могло стать еще хуже…
Я вернулась к кровати и, сев по-турецки, отпила еще несколько глотков водки из бутылки. Тепло растеклось по моему телу, я ощутила жжение в груди; неожиданный толчок изнутри – и через минуту я уже залилась слезами. Я вспомнила лицо Берна, когда я сказала ему о разводе, его презрительно-брезгливый взгляд и заявление, что Лизу он мне не отдаст. Я тогда не могла осознать, что он говорит правду и у меня отнимут Лизу; мне показалось, что он пытается таким способом надавить на меня, вернуть меня обратно. Но Берн не шутил; он просто решил меня наказать. По его мнению и по мнению всех его родных, я должна была денно и нощно молиться и благодарить бога за свой выигрышный лотерейный билет – брак с ним, с Берном. И уходить от него я не имела права. Но уж если я решила это сделать, то мне четко дадут понять: кто есть кто…
Но тогда я ничего этого не осознавала. Я просто решила, что, раз мы стали друг другу противны, то зачем мучиться и страдать – лучше обрубить все сразу и расстаться. Мне не казалось это такой уж большой проблемой, меня даже не пугало слово «развод», как многих моих знакомых. Я встречала столько женщин, которые даже не представляли себе жизни без мужа – уж лучше сразу помереть или забиться в угол и никуда не высовываться, думали они. Эти клуши на все закрывали глаза: на маленькую зарплату супруга, на его многочисленных любовниц, на воскресные попойки в кругу друзей, на бесконечное вранье и подарки два раза в год: на Новый год и на Восьмое марта… И все это прощалось – ради самого факта присутствия мужика рядом.
Но я-то была не такой! Я всегда считала себя сильной и самостоятельной женщиной, способной крепко стоять на собственных ногах. Но я не учла одного: что у меня отнимут дочь. Вот этого я не могла себе представить даже в самом кошмарном сне. А уж наяву…
Берн все продумал: судья была его не то бывшей, не то будущей любовницей – высокая крупная женщина с жидким светлыми волосами и холодным немигающим взглядом. Она-то и объявила окончательный вердикт: Лиза остается с отцом. Я не поняла и переспросила два раза, подумав, что здесь какая-то ошибка. Но нет, все было правильно. В тот момент мною владели лишь два чувства: растерянность и дикая усталость. Я кинулась к Берну, но он разговаривал со мной, как с прокаженной, и только повторил слова судьи. Я бросилась на него с кулаками, но он отскочил в сторону, сказав, чтобы я не глупила, иначе мне придется иметь дело с полицией. И все-таки я не могла до конца поверить, что мой бывший муж-иностранец оказался такой скотиной! Я пыталась воззвать к его благородным чувствам, но он лишь улыбался, наблюдая за моими напрасными потугами. По-моему, это его даже забавляло. Помощи мне было ждать абсолютно неоткуда, все были против меня. Просто раньше они тщательно cкрывали свои чувства, а теперь маски были сброшены, и они могли показать себя во всей красе. Особенно, на мой взгляд, обрадовалась Герда. Она с самого начала невзлюбила меня, а теперь у нее не осталось надобности притворяться. Она даже не стала меня слушать и сказала, чтобы я забыла дорогу к их дому. Дочь мою они прекрасно воспитают и без меня. Конечно, добавила она, поджав губы, ты можешь видеться с дочерью, но постарайся не оказывать на нее дурного влияния. В противном случае тебя лишат и этого общения! Что значит – дурного, вскинула я на нее глаза? Это значит, невозмутимо отчеканила Герда, нельзя рассказывать ей гадости об отце или расписывать вашу Москву. У девочки может возникнуть желание поехать туда. И это ее очень, очень травмирует. Нельзя калечить психику ребенку! В ответ я громко расхохоталась. Я смеялась и тогда, когда Герда повернулась ко мне спиной. Мы встретились на нейтральной территории: в кафе, в центре города, я хотела обсудить с ней это ненормальное положение. Но она целиком встала на сторону сына. А впрочем, разве я ожидала чего-то другого от этой старой мегеры?