– Что это за болезнь, ваше преосвященство? – смиренность голоса Мередита, беспомощность, звучащая в его голосе, глубоко тронули кардинала. Он обернулся. Мередит сидел, наклонившись вперед, закрыв лицо руками. Ответил Маротта не сразу:
– В вашей жизни нет страсти, сын мой. Вы не испытали ни любви к женщине, ни ненависти к мужчине, ни жалости к ребенку. Вы давным-давно ушли в себя и стали чужим в человеческой семье. Вы ничего не просили, но и ничего не давали. Вам неведомы ни добродетель бедности, ни благодарность за разделенное страдание. Вот ваша болезнь, крест, который вы взвалили на себя. Отсюда ваши сомнения и страхи, ибо не может человек любить Бога, если он не любит людей.
– С чего же начинается любовь?
– С потребности, – твердо ответил Маротта. – Потребности тела и потребности души. Человек жаждет первого поцелуя, и его первая истинная молитва произносится, когда помыслы устремляются к потерянному раю.
– Я так устал, – выдохнул Блейз Мередит.
– Идите домой и отдыхайте, – ответил Маротта. – Завтра утром вы можете ехать в Калабрию. Представьтесь епископу Валенты и приступайте к делу.
– Вы жестокий человек, ваше преосвященство.
– Люди умирают каждый день. Некоторым уготованы вечные муки, другим – блаженство, но работа церкви должна продолжаться. Идите, сын мой, с миром и во имя господа.
В одиннадцать утра Блейз Мередит выехал из Рима в Калабрию. Его багаж состоял из маленького чемодана с одеждой и саквояжа, в котором лежали требник, блокноты для записей и рекомендательное письмо епископу Валенты от префекта Конгрегации ритуалов. Ему предстоял десятичасовой путь в душном, жарком вагоне «скорого» поезда, заполненном калабрийцами, возвращающимися с паломничества в Святой город.
Тех, кто победнее, загнали, словно скот, в вагоны второго класса, более состоятельные паломники заполнили первый класс, разложив вещи по сидениям и багажным полкам. Мередит оказался зажатым между полной матроной в шелковом платье и смуглолицым священником, непрерывно сосущим мятные пастилки. Напротив уселась крестьянская семья. Четверо детей трещали без умолку и толкали друг друга. Окна были плотно закрыты.
Мередит достал требник с твердой решимостью почитать молитвы, но сдался уже через десять минут. От спертого воздуха к горлу подступила тошнота, вопли детей, словно иглы, впивались в уши. Он попытался задремать, но толстуха все время ерзала, а шумное чавкание священника сводило его с ума. Наконец, не выдержав, Мередит поднялся, вышел в коридор и облокотился на поручень, наблюдая за проносящимися мимо полями и фермами.
Изумрудно зеленела молоденькая травка. Солнце высушило умытые весенними дождями фасады домов. Даже развалины акведуков и древних римских вилл кое-где покрылись свежим мхом, меж камней пробивались к свету цветы. Чудо возрождения природы проявлялось в Италии более ярко, чем в любой другой стране. Эту землю нещадно эксплуатировали сотни лет, леса давно извели, реки пересохли, холмы разъедала эрозия, плодородная почва обратилась в пыль. И тем не менее каждую весну начинался праздник листвы, травы, цветов. Даже в горах, на иззубренных туфовых склонах появлялся зеленый налет, напоминавший о том, что когда-то здесь паслись тучные стада.