— Не понимаю вас…
— Ах, Павел Андреевич… Иногда такая чушь лезет в голову — от переутомления, что ли. Пришла ко мне дама, ну, просить за одного арестованного. И как это мне пришло на ум… Дай, думаю, проверю железную выдержку капитана, о которой столько говорят.
— Надеюсь, вы понимаете, что пошутили крайне неудачно, — сухо ответил Кольцов.
— Приношу извинения, вполне искренне прошу простить меня, Павел Андреевич. — Осипов отвёл глаза в сторону, ему ничего не стоило унизиться. — Так сказать, осознал и каюсь.
— Ладно, — свеликодушничал Кольцов, — забудем. И впредь будем больше доверять друг другу. — Он небрежно взял сигару и, прикуривая, бросил короткий взгляд на бумаги, лежащие на краю стола. На лежащей сверху было чётким почерком — выведено: «Динамит доставлен… Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу…»
Текст отпечатался в памяти мгновенно. Кольцов подумал: «Это крайне важно…»
…Спустя часа два Осипов доложил Щукину, что порученная ему работа проделана. Все шесть офицеров, включённых в список подозреваемых, с донесением ознакомлены. Текст один и тот же, адреса разные. Теперь остаётся только ждать…
— Ну и что же вы сочинили? — усмешливо спросил Щукин.
— Э-э… вполне… — не растерялся Осипов под ироничным взглядом начальника. — «Динамит доставлен по такому-то адресу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции немедленно уходите…»
— Ваша беда, капитан, в том, что вы в своей жизни ничего, кроме дурной приключенческой литературы, не читали, — криво усмехнулся Щукин.
— Видите ли, господин полковник, по получении такого текста чекисты не станут медлить, — оправдываясь, сказал Осипов. — Речь идёт о диверсии, следовательно, человек, указанный в донесении, должен быть немедленно арестован…
— Ну… в общем-то… логично, — принуждён был согласиться Щукин после некоторого раздумья.
— И нам остаётся только выяснить, по какому из шести адресов будет произведён арест. Для этого я отправляю в Киев Мирона Осадчего.
— Этого ангеловца? — Щукин вскинул вверх удивлённые брови, прожёг взглядом Осипова. — Вы ему доверяете?
— Просто я ничем не рискую, Николай Григорьевич, — спокойно выдержал Осипов взгляд Щукина. — Осадчий не посвящён ни в какие детали этой операции. К тому же ему не очень хочется оказаться в руках Чека. Старые грехи.
— Ну что ж… — как бы нехотя согласился Щукин. Пододвинув к себе список, хмуро склонился над ним.
Против фамилии «Кольцов», которая была в списке последней, значилось: «Киев, Безаковская, 25. Поляков Пётр Владимирович».
В тот же день, под вечер, взяв с собой Юру, Кольцов отправился гулять по городу. До шести — до встречи с Наташей — ещё было много времени, и они медленно шли по городу, иногда заходили во дворы, дивясь их причудливой планировке. Почти каждый двор был со всех сторон замкнут домами, в каждом росли чахлые городские деревца, под окнами были разбиты на крохотные квадраты палисаднички, в которых горели огненным осенним пламенем шары мальв, отцветали подсолнечники, в иных палисадниках дозревали помидоры. Видно, люди, живущие в этих каменных мешках, тосковали по природе, по изумрудной степной зелени.
Глядя на эти крошечные палисадники с пыльной, постаревшей зеленью, Юра рассказывал своему покровителю о их родовом имении, окружённом лугами, о буйных зарослях бузины, о реке, куда его все время манило…
— А ведь у людей, которые здесь живут, нет имений, — осторожно обратил Юрино внимание на другое Кольцов. — Этот крошечный клочок земли — их имение, и лес, и огород.
— Почему? — задумался Юра.
— Так устроен мир — у всех не может быть имений, — с той же осторожной убеждённостью растолковывал Юре Кольцов о правде жизни и о жестокой правде неравенства.
— А у вас? У вас было имение? — с надеждой спросил Юра, ему стало стыдно, что он заговорил сейчас об имении: выходит, что хвастался.
— Кажется, было…
Юра удивлённо посмотрел на Кольцова.
— Кажется — потому что это было давно, — успокоил мальчика Павел. — Я забыл о нем. Слишком долгой получилась война.
К шести часам они вышли к Благовещенскому базару, и Кольцов сразу увидел Наташу. Она медленно прогуливалась вдоль высокой кирпичной ограды.
— Подожди меня, — сказал Кольцов и, оставив Юру возле афишной тумбы, направился к Наташе. Они стояли на широкой, мощённой булыжником улице. Рядом, за стеной, глухо и напряжённо шумел неугомонный базар, Мимо них, громыхая колёсами, с базара неслись пролётки, мужики и бабы толкали тачки с нераспроданным за день добром — овощами и фруктами.
— Сообщение надо передать срочно, — сразу же приступил к делу Павел. — Не исключено, что это крупная диверсия, направленная на деморализацию Киевского гарнизона.
— Хорошо, — с видом слегка кокетничающей особы кивнула Наташа. — Постараюсь отправить сегодня же.
— Следующий раз встретимся в пятницу в пять часов возле церкви святого Николая. Если не приду в пятницу — в субботу, тоже в пять.
Наташа согласна кивнула, и они расстались. Юра тем временем дочитал афишу о гастролях оперной труппы. Под рисунком танцующей Кармен крупными буквами было выведено: «В роли Кармен — госпожа Дольская».
Кольцов положил руку на плечо Юре, и они двинулись по улице мимо незагорелых застенчивых девушек, которые, выстроившись в ряд, продавали цветы. Рядом с корзинками, полными пышных букетов, стояли большие медные кружки: девушки собирали пожертвования в пользу раненых.
— Вы любите её? — вырвалось у Юры неожиданно для него самого — ревность остро обожгла его сердце и он, не сдержавшись, задал своему другу бестактный вопрос.
Но Кольцов не рассердился и спокойно ответила:
— Это — дочь одного очень хорошего человека… И я её люблю как товарища. Понимаешь?
Юра, благодарный Кольцову за то, что он не рассердился да него, не отговорился какой-нибудь прописной истиной или шуткой, тихо проговорил:
— Да.
Они уже подходили к штабу, когда неподалёку послышались окрики: «Гей, в сторону!.. В сторону!..» Усиленный конвой из пожилых солдат гнал арестованных. Лица у многих были измождённые, бледные, сквозь разорванную одежду виднелись кровоподтёки, синяки и грязные, окровавленные повязки. Арестованные, шли медленно, с трудом передвигая ноги по гладкой, залитой предвечерним солнечным светом брусчатке. И хотя многие были босы или в лаптях, шум их шагов был тяжёлым. По тротуару с бравым видом шагал начальник конвоя поручик Дудицкий. Увидев Кольцова, он кинулся к нему, радостно выкрикивая:
— Господин капитан! Господин капитан!..
Кольцов почувствовал, что от начальника конвоя несло лютым водочным перегаром.
— А, поручик, — слегка отстраняясь, произнёс Кольцов. — Рад вас видеть в добром здравии.
Дудицкий повёл осоловелыми глазами в сторону понурых арестованных и весело доложил:
— Вот, веду на фильтрацию сих скотов…
— В тюрьму? — с неприязнью спросил Кольцов.
— Бараки на мыловаренном возле тюрьмы под тюрьму приспособили, — скаламбурил Дудицкий и, напрасно подождав, чтобы оценили его остроумие, продолжил: — Ничего, справляемся. А это кто с вами? — Он посмотрел на Юру.
— Сын полковника Львова.
— Что вы говорите! — Поручик опустил руку на плечо Юры: — Мы с твоим отцом из банды вместе вырвались…
Но Юра уже не слушал Дудицкого, он почувствовал, как из шеренги арестованных его ожёг чей-то мимолётный взгляд. Он поискал глазами и… сразу же увидел Семена Алексеевича. Красильников брёл в последней шеренге, но больше не оглянулся. А Юра не мог оторвать взгляда от спины Семена Алексеевича, где сквозь порванную рубашку проглядывала окровавленная повязка.
— Вы о генерале Владимове что-нибудь слышали? — спросил у Кольцова Дудицкий. Ему очень хотелось показать этому штабному офицеру, что и он, Дудицкий, тоже вершит большими делами.