Потом повели на расстрел. Впереди стоят десять автоматчиков и один офицер. Позади обрыв. Ветер колышет бороду, играет, ласковый, мягкий. Не расстреляли, вновь привели в штаб, бросили в машину…
Человек, лежащий рядом с ним, застонал. Поважный присмотрелся: лицо соседа, хотя и было изуродовано побоями, показалось знакомым. Поважный напряг память и вспомнил: батальонный комиссар Парахин, раньше он видел его в штабе армии и потом несколько раз, когда тот приходил к морским пехотинцам.
В Симферополе их поместили в одну камеру, узкую комнатушку с сырым бетонным полом и единственным, сколоченным из грубых досок, топчаном. Парахин лежал на холодном полу. Поважному разрешили присесть на топчан. В дверях неотлучно дежурили два гестаповских автоматчика.
Через каждых два часа батальонного комиссара уводили на допрос. Через каждых два часа его приносили и полуживого бросали на пол. Как только возвращалась к нему память, он напрягался и шептал:
— Коммунисты, вперед… Мы победим.
Потом его не принесли. Гестаповец подошел к Поважному, приказал подняться.
— Комиссар ваш расстрелян, Аджим-Ушкай капут. Поняль?!
4. ПОДЗЕМНЫЙ АДЖИМ-УШКАЙ СРАЖАЛСЯ!
По городу ходили слухи: немцы ворвались в Центральные катакомбы и взяли в плен штаб подземного гарнизона. Через некоторое время эта версия опровергалась утверждением очевидцев: не так это было, наши сами вышли из каменоломен и с песней пошли в атаку на врага. Впереди шли комиссар Парахин, подполковник Бурмин и несколько пограничников. Силы были неравными, и многие советские командиры ранеными остались на поле боя. Их взяли в плен…
Так ли это было, Константин Иванович Моисеев, бежавший из лагеря военнопленных и теперь скрывавшийся на окраине Керчи, в поселке Третий Самострой, не знал. Он напряженно работал по созданию партизанского отряда «Красный Сталинград». Когда дошли до него слухи о пленении штаба подземного гарнизона, он поспешил увидеться со своим заместителем Димой Блохиным: этот парень боевой, вездесущий. Но Дима и мысли не допускал, чтобы командиры Красной Армии могли попасть в плен. «Враки, Константин Иванович», — авторитетно заявил восемнадцатилетний помощник командира партизанского отряда.
— Проверь, пошли братишку.
Миша Блохин только и ждал боевого поручения. Он отправился в Аджим-Ушкай. Проволочное заграждение преградило ему путь. На обочине дороги табличка:
«Опасность действия партизан!
Хождение по этой дороге строго воспрещается.
Лица, застигнутые на дороге ненаселенного пункта и вблизи ее без разрешения немецкого правления, будут расстреляны!»
— Фью, — свистнул Миша и полез под проволоку.
Он возвратился ночью. Доложил:
— Тишина скрозь, — и обидчивно добавил: — чего же наши молчат, не стреляют. Эдак фрицы носы позадирают, подумают, что каменоломни в их руках.
— Не подумают, — успокоил мальчишку Моисеев. — Катакомбы наши. Миша не знал, что дядя Костя со своим комиссаром лейтенантом Коваленко тоже ходили ночью в каменоломни, наметили место базирования отряда, теперь заняты мыслями, как перебросить в катакомбы хранящееся в тайниках оружие, продовольствие.
…Сегодня последний рейс: початки кукурузы должны отвезти в Аджим-Ушкай девушки-партизанки Надя Коротченко и Аня Новичкова. Они не вернутся, останутся в катакомбах, там уже находятся комиссар отряда лейтенант Василий Андреевич Коваленко (он тоже бежал из лагерей, да и вообще в отряде много таких бойцов: немцы ослабили охрану, как же — их армия под Сталинградом, полагают, что война идет к концу). «Вот мы вам тут и покажем этот конец», — усмехнулся Моисеев, подходя к тележке, доверху нагруженной кукурузой. Под початками сорок ручных гранат. Груз тяжелый. Он впрягся в оглобли, Аня и Надя толкали тележку сзади. Вначале все шло благополучно. Завод имени Войкова остался позади, миновали поселок Пятый Самострой и тут навстречу — немецкий заслон, отделение солдат.