И тут услышал он за своей спиной пыхтение и чьи-то шаги. И был это не кто иной, как Рейтман, и тащил он, красный от натуги, мучительно перекосившись, пластиковый свой бокс. Прошел он мимо Босоногова, даже не глянул, прошел — и прямиком к избе.
— Подождите, давайте же я вам помогу! — закричал Босоногов, которого посетила спасительная мысль.
Но Рейтман покачал кудрявой головой и двинул себе дальше. Босоногов за ним, но тут же остановился. Понял, что не догнать ему Рейтмана. Пропуск у Рейтмана, а Босоногов свой пропуск истратил. Сел тогда Босоногов там, где стоял, и залился горючими слезами. Потому что не заглянуть уж ему в бездонные глаза, и не услышать журчащего голоса, и не почувствовать на плечах тяжесть мягких рук.
Рейтман же, у которого пропуск, потихоньку, отдуваясь и делая остановки, но дотащился до заветной избы. Бочком протиснулся в калитку и остановился, не зная, как быть дальше. А из избы голос:
— Ну заходи, коли пришел.
Задохнулся Рейтман, потому что узнал он голос. Оцепенение напало на него. Но не стоять же в самом деле соляным столбом до самого Пришествия. Взялся за бокс. И снова голос, и новая волна ужаса:
— А штучку свою на дворе оставь.
Послушался Рейтман, вошел, уже заранее зная, что увидит.
На самой середине знакомой горницы застыла высокая, сухая, коричневая, и кочерга в лапе. В общем, Зоя. У Рейтмана глаза на лоб, и даже удивительно, как в обморок не хлопнулся. А Зоя не торопится, разглядывает Рейтмана и ухмыляется железными зубами. Скрипит:
— Сам пришел. Надо же… А то все бегал, бегал.
Рейтман молчит, потому что слов у него нет, а Зое слова и ни к чему: и так все знает.
— Это хорошо, что пришел. А штучку напрасно взял… Хочешь от меня избавиться?
Затряс Рейтман кудрявой головой, и уже не один страх, но и надежда льется из его глаз.
— Так слушай! — заскрежетала, загремела, завизжала Зоя, увеличиваясь в росте, скачком, под самый потолок. — Ночь сегодня колдовская, полнолунная!
— Придешь один! Переночуешь со мной! А штучку!.. Изничтожь! И нет Зои, как не было.
Не помня себя скатился Рейтман с крыльца — и вон со двора. Но штучку не бросил.
Бурей пронесся мимо изумленного Ивана (который даже на минуту о горе своем забыл, ибо тащил Рейтман неподъемный бокс на горбу, и не просто тащил, но и со спринтерской скоростью), и мимо клуба, мимо церкви, к Никанору Капитонычу, в крайнюю справа комнату, где обрушил на пол свой груз, пал на кровать и голову подушкой накрыл. Пролежав так без движения минут десять, пошевелился, со стоном стянул с головы подушку, сел и схватился за уши руками.
— Боже, боже, ведь взрослый же человек!
Однако любое потрясение, слава богу, рано или поздно проходит. Прошло оно и у Рейтмана, и он поглядел на пластиковый бокс. Сказала: изничтожь, значит, надо. Вздохнул Рейтман и пошел на пустой двор. Очень быстро отыскал он там молоток и бегом вернулся назад. Открыл пластиковый бокс, вытащил пси-сканер, грозно навис над ним с поднятым молотком. Навис — и окоченел. Постояв так, Рейтман опустил руку и заметался по комнате, повторяя:
— Боже, боже, боже…
Тут метания его были прерваны свистом клаксона, и, выглянув в окошко, увидел Рейтман прыгающую на кочках «тойоту» и никаноровских гусей, в панике бегущих по дороге. Развалив гусиный строй страшным клаксоном, «тойота» остановилась у отеля. Из нее вышел Казарин, за ним ассистентка, и пошли они куда-то вбок, а водитель остался сидеть, лениво поглядывая на дорогу. Рейтман, не отходя от окна, пожирал глазами микроавтобус, хотя на самом деле ничего особенного в нем не было. Минуты через три увидел он, как во двор входит стажер и лицо у него опустошенное. Рейтман пришел в движение, сказал себе «медлить нельзя!» и выбежал из комнаты.
Во второй раз за утро Рейтман поражал Босоногова, хотя, откровенно говоря, было Ивану не до Рейтмана. Рейтман столкнулся с ним в воротах и, отпрыгнув от Босоногова, как от чумы, обежал его по кругу и устремился к «тойоте». Видел Иван, как приплясывает от нетерпения Рейтман, как отрицательно качает головой Гриша и как Рейтман, выхватив из кармана бумажник, сует его в мозолистую водительскую руку.
Без трех минут двенадцать принял Гриша денежный бумажник, а без двух двенадцать «тойота» уже уносила замученного изобретателя вместе с пластиковым боксом в направлении райцентра.
Эх, Самсон, Самсон! Упусил ты свой шанс.
В то же самое время Казарин, обнажившись по пояс и оскалясь, стоял над тазом в кухне, а Вера лила ему на руки из кувшина.
— Полотенце!
Подала Вера полотенце, и Казарин прошелся им по своему атлетичному телу, до красноты, до жжения в коже, и затем небрежно бросил полотенце на стул. Смыл дорожную пыль Казарин и, смыв, быстрым шагом удалился к себе. А Вера осталась одна.
Казарин же у себя выволок на середину спальни чемодан, извлек потертые джинсы, клетчатую рубаху, жилетку, востроносые сапоги, шляпу широкополую извлек и надел все это на себя. И глянул из зеркала на Казарина крутой техасский ковбой: хищный нос, недельная щетина, беспощадный суровый взгляд. И еще достал он нашатырный спирт в пузырьке и в жилетный карман спрятал.
Пришельцем из параллельной реальности проявился ковбой на пороге кухне, и Вере:
— За мной, — пошел во двор.
А там Босоногов.
Остановился Казарин, смерил Ивана недобрым взглядом:
— Так. С тобой у меня отдельный разговор будет.
Вера, сердито глядя на Босоногова, фыркнула и пальцем у виска покрутила. Босоногову же это до лампочки: мысли его другим заняты. Сел у стены на солнцепеке и колени руками обхватил.
Казарин же, как водится, решил навестить Сухотиху. Да, должно быть, магнитная изба у Сухотихи, а то с чего всех так и тянет в гости? Ну, у Казарина понятно, какой интерес. Профессия его такая: за сенсациями гоняться. Но опять же, зачем маскарад с ковбоями устраивать на Валдайской возвышенности? Загадка.
Казарин почти бежит в своих сапогах, и Вера с трудом за ним поспевает. Глаза Казарина как два пистолета: на пути не становись, сомну! На пути, впрочем, кроме гусей, никого не встретилось, и оба благополучно добрались до знакомого дома. Решительно распахнул Казарин калитку, решительно подошел к крыльцу. Повернулся к Вере:
— Здесь жди, — и растворился внутри.
Входил Казарин в избу с занавесками на окнах, а оказался в погребе. Темно, паутина, и в щели между досок — солнечные лучи, как иглы. И тленом пахнет. И сосульки чего-то сушеного со стропил свисают, и какие-то непонятные мешки в углу. И там, в дальнем углу, шевельнулось, заколыхалось, и глянула из мрака на Казарина жабья харя.
Качнулся Казарин на ногах, но устоял. Это ему со свету, видите ли, привиделось, потому что в следующую секунду узнал он в харе Сухотиху, только вот зоб у нее вырос, и щеки разнесло, и хм… сыпь какая-то зеленая на щеках. И воняет так, что никакого терпенья нет!
— Зачем пожаловал? — спрашивает Сухотиха, колыхаясь, как водяная подушка.
— Дело у меня! — отвечает отважный Казарин. — Дело к вам!
— Дело?
— Давайте напрямик, Анна Поликарповна! Вы мне демонстрируете кое-что, а я вам десять тысяч долларов за это плачу!
— Сто тысяч. И не долларов, а евро.
Слова эти, выскочившие из жабьей пасти, поразили Казарина даже сильнее, чем внешние перемены в Сухотихе. Показалось ему, что издевается над ним проклятая ведьма, и сказал он уже не так твердо:
— Десять тысяч хорошие деньги. У нас даже депутаты меньше стоят.
— А ты меня с депутатом не ровняй. Я тебе не депутат. В любом деле интерес должен быть, а я за десять тысяч и пальцем о палец не ударю.
Помялся Казарин, помялся — и поднял гонорар втрое против прежнего. Гляди-ка — и Сухотиха двадцать тысяч скинула, и приободрился Казарин, потому что смекнул, что можно с ведьмой поторговаться.
— Зачем же вам сумма такая, — спрашивает, — в вашем возрасте?