Петр спустился вниз. Отряхнул деревянную труху с английского драпа, огорченно потер масляное пятно. Его черный спутник недвижимо стоял у переднего пропеллера, прижавшись лбом к потемневшей, покоробившейся лопасти. Деревянно-матерчатый урод с опущенным хвостом был подобен усталому мерину перед скотобойней, с которым хозяин ведет последний безмолвный диалог.
— Вы велели снять машины?
Можайский покачал головой. Ничего удивительного. Рядом воинская часть. Не крадут только в одной армии мира — из оловянных солдатиков. Здесь русская пехота. Вряд ли стоило ожидать другого.
Самохвалов с тоской оглядел почерневшие крыльевые балки с грубыми деревянными нашлепками — следами ремонтов после ударов оземь. Интересно, подумал он, если от пробежек и попыток подскоков горе-аппарат лупил плоскостями по грунту, как на нем летать? Верно, сидящий в люльке механик не потянул рычаг подъема, дабы не улететь к Богу на этом корче. Нестреляющая Царь-пушка, незвонящий Царь-колокол и нелетающий Царь-аэроплан — многовато царей-бездельников на одну многострадальную Русь.
— Где же знаменитый наклонный деревянный настил, скатываясь по которому снаряд набирал взлетную скорость?
Порублен на дрова, — Можайский оторвался от лопасти и свирепо вперил взгляд в несостоявшегося компаньона. — И что прикажете предпринять? Отступиться? Сдаться? Аппарат можно отремонтировать! Моторы украли — пусть, обязательно надо ставить новые, обуховские. И настил не беда — на новых моторах он и без наклона разгонится, с ровной земли. Что вы смеетесь?
— Над собой. Просто укатываюсь. Не поверите, у меня мелькнула мысль выделить шестьсот рублей на доведение эксперимента до логического конца. Представляете! Вложить шесть сотен в эту груду ломья!
— Что же тут смешного, сударь? Извольте объясниться!
— Да я представил, как на ремонт крыла, замену пропеллеров и прочие дела вы заявите о следующей одной тысяче рублей. «Слово дворянина», как же.
Контр-адмирал грозно приблизился, ухватил Петю за лацканы, приподнял так, что пальто затрещало, и прошипел, плюясь старческими слюнями прямо в глаза.
— Вы забываетесь, сударь! Не вам, детям лавочников, судить о дворянской чести.
— Не буду спорить. Только я, сын лавочника и белошвейки, никому не должен ни гроша. Ни рубля не взял из казны и могу всем в лицо смотреть без стыда. Кстати, коллега, вы в курсе, куда ушли средства из фонда Военно-ученого комитета вместо прожекта Можайского? На выработку руководства по конно-саперному делу. И не смотрите на меня так, я лишь краем уха в курсе. Это, в частности, как саперам переправы наводить, чтобы лошади ноги не ломали, очень полезная вещь, а не... — Петя мотнул головой в сторону останков мечты. — Теперь отпустите меня и отправляйтесь в церковь грех замаливать, что собирались живого человека в небо забросить верхом на куче гнилья.
Отставной моряк отшвырнул Самохвалова в грязь, окончательно загубив его щегольское пальто, выместил злость на неодушевленном предмете, с силой пнув футляр с камерой, выдал трехэтажный морской загиб и ушел восвояси. Сын пролетариев торгово-текстильного труда уселся в экипаж. Когда он вернулся в Питер, стояла глубокая ночь.
— Барин! Вас внизу господин военный ожидать нзволют.
Опять Обручев подослал кого-то из своих новых клевретов, подумал Самохвалов, сменил халат на пиджак и спустился в холл. Забавно, если новая встреча обернется такой же испорченной одеждой. Придется ехать в Лондон или Париж обновлять гардероб. Впрочем, туда в любом случае пора.
Но среди просторного зала стоял отнюдь не клеврет и не новый, а заметно изношенный. Угрюмой черной глыбой на надраенном паркете возвышался давешний спутник по красносельскому вояжу.
— Чем обязан?
Можайский несколько раз кашлянул. Непростые слова застряли в гортани угловатыми выступами и не пролезали наружу. Наконец они просыпались как галька и заскрипели в пространстве особняка.
— Прошу простить... великодушно. Был несдержан, резок. Обидно слышать про ошибку дела моей жизни, особенно когда слова... правильные.
Петр не стал строить из себя гордую барышню, без церемоний подошел и пожал узловатую клешню старого моряка.
— Но, как вы понимаете, на помощь в постройке воздухолетательного снаряда с моей стороны рассчитывать не стоит. Не в силу личных обид, а от увиденного.
— Аппарата больше нет, — глухо отрезал его творец.
Обгорелые брови, ресницы, припаленные усы и мощный алкогольный перегар, не перебиваемый табачным выхлопом, давали четкую картину развития событий после Петиной ретирады. Спалив мертворожденного монстра, Можайский сжег мосты к своей прежней жизни.