Переводил со всех языков, но только на один — суконный.
Писать с него портрет не хотелось. Хотелось писать с него натюрморт.
Петух чувствовал, что его зажарят, и пел свою лебединую песню.
Она меняла наряды, как еженедельник обложки.
И фиговый листок опадает.
Зубная боль — пустяки, когда зуб болит у другого.
Он был уже лыс, но писал все еще кудряво.
Она заговаривала ему вставные зубы.
Один в поле не воин. Особенно в футбольном поле.
Ослепленному собой никакой окулист не поможет.
Ответить ударом можно на каждый удар, кроме солнечного.
Он очень шел к своему галстуку.
От перекиси водорода у него посветлели не только волосы, но и мысли.
Она говорила немного по-французски и очень много по телефону.
Она меняла возлюбленных как перчатки. Перчаток она никогда не меняла.
Окололитературное сопрано.
Поэт фамильярно похлопывал Кавказ по его хребту.
Поэт шел в гору, но гора эта не была Парнасом.
Подруга отбила у нее мужа и портниху. Последнего она не могла простить.
Прыгают в воду многие. Немногие выходят сухими из воды.
Работа на футбольном поле к числу полевых работ не относится.
Слово не воробей, но и оно бывает сереньким.
Своих предков он не помнил, но хорошо знал родословную своего фокстерьера.
Столько раз в жизни давал честное слово, что честных слов у него уже не осталось.
Так горячо отстаивал теорию бесконфликтности, что перессорился со всеми друзьями.
Не брал за горло никого, кроме бутылки.
Шутил, боясь быть серьезным. Смеялся, чтоб не зарыдать.
Это был, так сказать, Цезарь наизнанку. Он умел одновременно не делать несколько дел.
У него царственный вид: весь рот в коронках.
Ухаживать за ней было опасно: это походило на лотерею, в которой боишься выиграть.
Ухаживать за своей женой ему казалось столь же нелепым, как охотиться за жареной дичью.
У короля инфант и инфаркт.
Ученье — свет, неученых тьма.
Будь он географической картой, на нем было бы много белых пятен.
Был убит в драке тяжеловесной картиной «Милосердный самаритянин».
Боюсь людей, которые в глаза говорят приятное. Заочно им остается только клеветать.
Века были так себе, средние.
Вина он любил тонкие, а лесть грубую.
Величье нешумливо. Великий океан в то же время и Тихий океан.
Вышел в люди и не вернулся
В его романах было много воды, в биографии — спирта.
В геометрии он был бы тупым углом.
Винные бутылки стояли на полках, как снаряды, начиненные весельем.
В некрологе была своя некрологика.
В книге жизни несколько страниц так и остались неразрезанными.
Водописец.
Не любил гор за то, что они выше его.
В жарких странах носят на солнечных зайчиках.
В самобрейке ни на волос проку.
Всю жизнь провел в домах отдыха, — не успевал уставать.
Весенний воздух пьянил его, особенно когда на лоне природы он пил водку.
В неприемные часы голова его не принимала никаких мыслей.
Отбивая головой мяч, не утверждай, что это умственный труд.
В любви и в кино она признавала только короткометражки.
Все ее называли свиньей, но ели ее с удовольствием.
В лесу тихо, потому что звери ходят без башмаков.
В книгах мы жадно читаем о том, на что не обращаем внимания в жизни.
Всю жизнь копался в себе, но раскопки эти не дали ничего примечательного.
Гомеопаты — это малоформисты медицины.
Доктора потянуло на травку: к тибетской медицине.
Дамы говорили о «тонких материях» — крепдешине и маркизете.
Мой стакан мал, но я пью из чужого стакана.
Дуэт льстецов — Фим и Ам.
Для историков и сатириков все в прошлом.
До смерти боялся умереть. После смерти уже ничего не боялся.
Если жена твоя вернулась не вовремя, не подозревай ее в неверности. А может, неверны часы?
Есть люди-флаги и люди-флагштоки.
Его заела не среда, а вся неделя в целом.
Если бы люди говорили только тогда, когда у них есть что сказать, — в мире наступила бы гнетущая тишина.
Земля действительно вращается, но в личной жизни можно это не учитывать.
Записная книжка писателя (кто сколько ему должен).
Из песни слова не выкинешь, но можно выкинуть песню.
Корабль жаловался, что льды его затирают.
Мало быть правым. Надо быть правым вовремя.
Ледяные сосульки, падая, позванивали, как аптечное стекло. С крыш уже капало — это по каплям отпускали весну.
Нашла коса на парикмахера.
Не всякая старость достойна уважения: не приходится уважать ревматизм только за то. что он — застарелый.
Нет морального облика без единого облака.
Ничего не попишешь — надо писать.
На чужих похоронах мы волнуемся, как актер на репетиции.
От нее шел свет и падала тень в виде мужа.
От смешного до печального — один шаг. От печального до смешного — значительно больше.
Она была холодна, как мороженое, и так же легко таяла, как оно.