- "А это случайно не твой папаша?.." - Услышал я голос своего центуриона, и вместе с этими словами, меня ощутимо стукнула в бок, брошенная в меня отрезанная бородатая голова.
Голова, отскочив, плюхнулась в бурую, кровавую грязь.
Глаза были закрыты, Заплетённые в тонкие косички, выкрашенные в рыжий цвет, волосы с заметной сединой у отросших корней, сплетались кожаными ленточками с такой же рыжей, перепачканной бородой. У головы было удивительно умиротворённое выражение, покрытого шрамами и татуировками, лица.
Я молчал. Я был потрясён открывшейся мне, той чудовищной игрой, в которую играют эти люди, повинуясь собственноручно придуманным правилам, чудовищным правилам, чудовищной игры...
Мне было стыдно за всех нас. Мне не верилось, в то, что у существ способных на такое, вообще может быть мать.
- "Лонгин, хватит потешать солдат, кончай с этой старухой!" – Кричал центурион.
- "Вспори ей брюхо!" – Орала солдатня.
- "Лонгин, целуй мамашу в темя и тихо перережь ей горло, а то я разделю её напополам вот этим топором..." – Прокричал центурион, доставая из кучи собранных трофеев огромную секиру.
– "...И будет у тебя две мамаши!" - Он захохотал.
Его поддержали солдаты, и даже тяжелораненые, которым смеяться было больно, застонали и закашляли, и горное эхо разнесло и размножило этот хохот, унося высоко в горы.
Я кинулся ему в ноги, умоляя пощадить эту старую женщину. Я клялся в том, что принял её за мать не случайно. Пытался даже что-то говорить ему о неоправданной и ненужной жестокости, плакал и целовал его забрызганные кровью, грязные ноги. Центурион сильно пнул меня и я, потеряв равновесие, упал. В это время он размахнулся и бросил секиру в голосящую старуху. Секира, расколола её голову пополам...
С застрявшим в горле, стоном, старуха повалилась в грязь. Легионеры одобрительно заржали.
В ярости, совсем не контролируя себя, я выхватил нож и бросился на него...
Очнулся я уже в лагере, увидев сквозь заплывшие глаза, лицо капсария (санитара), я понял, что жив и очень расстроился.
Все видели, что дух мой сломлен. Легионное начальство решило отправить меня, "от греха подальше", предварительно пропустив через строй солдат с дубьём, которые не скупились на угощения, весело вспоминая недавний инцидент. Так я оказался здесь..."
Лонгин тяжело вздохнул и замолчал. Спустя какое–то время он словно очнувшись, спросил меня;
- "А ты Кезон, как ты здесь оказался?" – Я вздрогнул от неожиданности.
Я был рассказчиком «не очень», но все, же нужно было время скоротать, и я задумался с чего бы мне начать. В памяти появлялись и исчезали, сменяя друг друга, картинки из моей жизни. Одна "лучше" другой. Сплошная череда бессмысленных событий, а не жизнь. Я чуть прикрыл глаза, пытаясь, сосредоточиться...
Саванна пропитавшись за день ароматами растений, остывая, наполняла ими ночной неподвижный воздух.
Глава шестая
"O tempora, o mores!" — (О времена, о нравы!)
***
"Хи – хи – хи" - залаяла далеко–далеко во мраке гиена и я очнувшись от нахлынувших воспоминаний, начал свой рассказ.
Сначала, спотыкаясь на каждом слове, в конце-концов, я погрузился в поток выныривающих из глубин памяти картинок и медленно поплыл. Всплывали образы, детали, лица. Забытые эмоции вновь заставляли сжиматься моё сердце. Цепляясь друг за друга, являлись из небытия почти забытые и те, что я так тщетно силился забыть. Я вспоминал, как мальчиком с друзьями, мы повстречали старика – гельвета, который через Альпы пешком пришел в святую Лацию, чтобы увидеть море.
Обветренный и грязный, он, повидавший в жизни всё, и потерявший, хотел увидеть закат над морем и умереть на тёплом пляже. Он угощал нас–мальчиков, довольно странным мясом. И говорил, что это мясо, вмёрзших в лёд, на горных перевалах тех боевых слонов из Карфагена, которых вёл с собою Ганнибал.
А мы жевали жареное мясо, и слушали его, не веря его рассказам о множестве костей и черепов, животных и людей тех легендарных армий, чьи замороженные трупы сотни лет кормили лис. Смотрели, как в костре танцует пламя. Тогда ещё мы были очень малы, война казалась нам такой далёкой, блестящей сталью, золотом и непременной славой. О том, что это смерть и горе, старались мы не думать. А он шептал, что это боги, спасая Рим, наслали бури на войско Ганнибала и армия, и так терзаемая постоянными налётами галлов – аллоброгов, несла ужасные потери в чужих горах.
Двадцать тысяч сильных здоровых воинов, чьих-то отцов, мужей и сыновей, бесславно полегло в горах, две тысячи коней, и три десятка боевых слонов. Это была половина всей карфагенской армии...
Мы радовались глупые и просили гельвета сказать, каких богов благодарить за то, что Рим не стёрт с лица земли, как Карфаген позднее...