— Дюжина жен — это и впрямь слишком много для одного мужчины, но в остальном Азумба кажется мне вполне достойным человеком, — возразил Жюльен.
— Видели бы вы его сынков здесь три месяца назад! Как заносчиво держались они с нами, с каким вожделением смотрели на наших жен. Некоторые открыто заигрывали с дочерью и племянницей Вокера, они летели вместе из Парижа в Карибу. Эти господа, видите ли, изучают право, общественные науки, медицину, литературу! Они так неприлично увивались за барышнями Вокер, что бедняге инспектору пришлось раньше времени увезти девушек в Дакар, чтобы они возвратились оттуда во Францию морем. Но увы! Все его старания оказались тщетны: эти сыновья многоженца, эти двое влюбленных тоже решили вернуться в метрополию на судне… на том же самом судне, что и барышни Вокер!
— А что, ухаживания этих молодых людей имели какие-нибудь неприятные последствия?
— Слава богу, нет!
— Ну и прекрасно, ведь это же главное! Лично я не вижу в их шалостях ничего предосудительного.
— Но это могло привести к женитьбе!
— И здесь они не были бы ни первые, ни последние: сколько браков заключено между белыми и черными!
— Но разве вам не претит сама мысль об этом?
— Не понимаю, почему она должна претить мне: в Карибе я не испытывал ненависти к африканцам и видел там не одну смешанную супружескую пару.
— Странный вы человек!.. Во всяком случае, спать с негритянкой и жениться на ней — не одно и то же.
— Ах вот как! — удивленно воскликнул Жюльен, вспомнив своих соотечественников в Карибе и причины, по которым компания сослала его в Иугуру.
— Да, да, это отнюдь не одно и то же! Но отдаете ли себе отчет в этом вы? Нет! Это должно быть исключено абсолютно, иначе наша раса в конце концов выродится. К тому же подобные союзы сделают наше положение в Африке еще более шатким…
— У вас слишком пылкое воображение, Дамье, вы так легко все драматизируете… Я не думаю, что африканцы так уж жаждут ниспровергнуть нас, выдворить из своих стран и занять наши места, как мне твердят повсюду. Прежде всего нужно нам самим перестать кичиться своей расой, которая ничуть не выше их расы, несмотря на порочные утверждения поборников расизма и теории господства белой расы над черной. Нам нужно также перестать ненавидеть друг друга и предоставить каждому из европейцев, живущих в Африке, свободу любить негров, жениться на негритянках, не подвергаясь при этом изгнанию из среды своих соотечественников, — сказал Жюльен, пытаясь сдержать гнев.
— Наконец-то вы наставили меня на путь истинный, Феррай, — язвительно ответил Дамье.
О своем разговоре с Жюльеном Дамье рассказал жене и Вокерам, к которым они зашли на чашку чаю.
— Этот молодой человек опасен! — проговорила мадам Дамье.
— Похоже, он уже снюхался с новой учительницей, — заметила мадам Вокер.
— Что ж, это меня не удивляет! Скажи мне кто-нибудь, что он помог негру избить белого, я бы, пожалуй, поверил, — решительно заявил Дамье.
О, Феррай не питал никаких иллюзий относительно чувств своих соотечественников. Он знал, что они невзлюбили его. И тем не менее он сделал свой выбор, он ходил к Жизель, и они вместе гуляли вдали от взглядов этих двух супружеских пар.
Негры, встречая Жизель и Жюльена, шушукались, говорили, что тубаб сделает учительнице ребенка, а потом бросит ее и уедет к белой женщине. Потом они разражались смехом, весело хлопали в ладоши и разбегались кто куда.
Где бы ни проходили Жюльен и Жизель, повсюду слышали они звонкий смех, и Жюльен иногда просто из себя выходил, считая, что эти всегда голые деревенские мальчишки и девчонки только и заняты тем, что шпионят за ними. Однажды он спросил у Жизель, почему дети все время тайком преследуют их.
— О, ты думаешь, что эти смешки — на наш счет? — удивилась Жизель.
— В конце концов они действуют мне на нервы…
— Послушай, мой друг: не забывай, что ты в Африке, в стране, где смеются гораздо чаще, чем плачут, где куда больше людей веселых, чем грустных, несмотря на присущую черной расе меланхолию. Сев, сбор урожая, свадьба, рождение ребенка, юбилей, выборы вождя, спортивные игры, день новолуния — все у нас повод для праздника… И тогда в силу своего необузданного темперамента мы преступаем все европейские условности. Наш смех звучит на просторе — добрый и непосредственный, нежный и страстный, живой и демонический, звонкий, волнующий, заразительный, звучит, как бы подчеркивая тем самым нашу врожденную жизнестойкость… Ты веришь мне, Жюльен? Этот смех, что доводит тебя до исступления — я могу поклясться тебе нашей дружбой! — доносится до нас издалека, километров за пять отсюда. Здесь так тихо, что малейший звук доходит сюда бог весть из какой дали. Прислушайся к словам, которые доносит до нас ветер, ведь ты понимаешь наш язык…