Голоса затихли. Хлопнула дверь. Агафон понял, что Мартьян ушел на свой чердак. Повернувшись на другой бок, подумал: "Это мне на самом деле на пользу".
Столько он сегодня наслушался, что и сон пропал. В большое широкое окно лился лунный свет. Укрывшись с головой, Агафон попытался снова заснуть. Сквозь гулкую ночную тишину чутко слышал доносившийся из-за перегородки шорох брошенного на стул платья, а потом тяжкий скрип сдавленного чьим-то телом пружинного матраца. Наверное, Варвара разделась и легла в кровать. Агафон долго ворочался в постели и заснул лишь в глубокую полночь. Снова одолели думы о Волге, об институте, который он так неожиданно и решительно оставил, о Зинаиде и поразительно изменившейся Ульяне, о ее сестре и о многом другом, что лезло в молодую, растревоженную мыслями голову. Но вот мысли о доме, о Зине взяли верх и подчинили его.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После техникума он все-таки остался в бухгалтерии - ради Зины и стажа, необходимого для получения диплома и поступления в институт. А по вечерам и в выходные дни Агафон по-прежнему возился в гараже. Он в совершенстве изучил мотор, быстро орудовал паяльником, запойно стоял за токарным станком, вытачивая очень замысловатые детали. А когда удавалось садиться за руль, лихо и уже опытно, как заправский шофер, крутил баранку. Словом, он, к величайшей радости родителей, упорно готовился в автодорожный институт.
- Наконец-то парень пошел в дело. Одобряю, - самодовольно говорил Андриян Агафонович. Он иногда брал сына в ближайшие поездки и доверял руль казенной "Волги".
Клавдия Кузьминична хоть и радовалась успехам сына, но автодорожное дело, баранку, одобряла не очень охотно. Советовала сыну нажать на английский язык. У нее были свои думки и помыслы, но держала она их в глубокой тайне.
- У тебя есть способности к языкам, - говорила Клавдия Кузьминична. Знать в совершенстве хотя бы английский - для будущего инженера великое дело. Художественную литературу читать в подлиннике - наслаждение! Нажми, сынок, я помогу.
- Вы что, сговорились, что ли? - спрашивал Агафон.
- С кем?
- С Зинаидой Павловной. Она то же все время говорит и даже предлагает свою помощь.
- Сами справимся. Все-таки я педагог и ничего еще не забыла, а она...
- Она с мужем за границей жила, чисто говорит. Очень даже чисто... рассеянно и задумчиво отвечал Агафон.
- Ты опять вчера на моторке ее катал? - настороженно спрашивала мать.
- Ну и что?
- Ничего... - многозначительно говорила Клавдия Кузьминична и плотно поджимала слегка накрашенные губы.
- Она, мама, хорошая женщина и очень красивая!
- Уж не влюбился ли? - ехидно спрашивала Клавдия Кузьминична.
- Давай-ка, старушка моя, лучше не будем говорить на эту тему.
- Сам же начал...
- Мало ли что...
Слова сына, словно гвозди, вонзились в мозг матери. Она взглянула на Гошу, умолкла. А он, глядя куда-то мимо ее плеча, задумчиво тер крутой подбородок. Клавдия Кузьминична знала, что у него хватит упрямства на десятерых, а сумасбродства и того больше. Лучше пока не трогать, а внимательно понаблюдать и вовремя пресечь.
Как-то в начале мая Агафон и заведующий гаражом Виктор Маслов поехали на нефтебазу за бензином. Дороги в калязинских лесах такие, что весной трактор едва продирается. На обратном пути Виктор вдруг остановил машину и, уронив голову на баранку, застонал.
- Ты что, Витя? - спросил Агафон.
- Садись за руль, плохо мне что-то, - едва выговорил Виктор.
Агафон пересел и дал газ. Бензовоз так начало швырять на выбоинах, что Виктор согнулся и схватился за живот. Пришлось снова остановиться.
- Да что с тобой? - удивился Агафон.
- Аппендикс, наверно... Второй приступ... В больницу надо, а то крышка. Развернись где-нибудь, и айда в город. Я потерплю, не то пропаду...
Лицо Виктора позеленело. По щекам катились крупные капли пота. Выбрав подходящее место, Агафон не без труда развернулся и поехал обратно. Косясь на корчившегося приятеля, видел, как дергается у него лицо и судорожно костенеют руки. Дорога была настолько скверной, что пришлось несколько раз останавливаться, чтобы дать возможность отдышаться больному и немного остудить перегревшийся мотор. Вел машину осторожно, до смерти боялся, что застрянет где-нибудь и не довезет друга живым. Довез...
- Вовремя дотянул, - сказал врач, когда Виктора положили на операционный стол. - Еще бы полчаса...
Возвращаться пришлось ночью под проливным дождем. Бензовоз кидало на ухабах из стороны в сторону так, что баранка вырывалась из рук. Несколько раз застревал и садился на диффер. Вылезал из кабины, брал топор, рубил ветки, подкладывал под колеса и подолгу раскачивал мотором завязшую машину, кое-как выводил, но в темноте опять сажал еще глубже и прочнее... Снова брал лопату, откапывал колеса, возился с домкратом по пояс в грязище, исхлестанный дождем до последней нитки. Такая поездка запомнилась на всю жизнь. Домой дотянул только под утро.
Вечером Гошка опять танцевал с Зиной, уже смелее и крепче обхватив ее податливое тело. Потом провожал ее в темноте до самого дома, говорил о пустяках, всю дорогу ласково покачивал в своей тяжелой руке мягкую и теплую ладошку, с трепетом вспоминал рыбалку, колючих ершей и лески, которые они вместе распутывали и смешно стукались лбами.
В другие дни, к величайшему огорчению Клавдии Кузьминичны, они дотемна катались на моторке...
Выздоровевший Виктор упрекал его:
- Ты, Гоша, и про браконьеров забыл... А ведь шалят, разбойнички, на Волге-матушке...
- Да разве на нашей шаланде догонишь? - сокрушался Агафон. - Вот если бы гондолу Петра Ивановича...
Петр Иванович был писатель. На своей легкой, из дюраля, лодке он проводил здесь отдых. Уезжая, он оставлял свою гондолу у Андрияна Агафоновича. Гошка заикнулся было отцу, что можно использовать писательскую лодку, но тот и слушать не стал. Пришлось написать в Москву. Разрешение было получено две недели спустя. За это время браконьеры совсем обнаглели, они ставили сети среди белого дня, работали у всех на виду и безнаказанно уходили. На этот раз Агафон подготовился основательно. Он решил изловить браконьеров без всякой посторонней помощи, да и Виктор как начальник штаба дружины уехал на пленум райкома. Откладывать операцию было нельзя. Он знал, что Селищи и Кашино готовились к престольному празднику. В такие дни браконьеры вовсю "калымили" незаконно выловленной рыбой. Все места, где они могли промышлять, Агафону были хорошо известны.
В то утро он проснулся очень рано. С пучком аккуратно смотанной пеньковой веревки, с металлической кошкой в руках он пришел на пристань. Едва начинало светать. В тумане сонно ворочалась река - парная, добродушно ленивая в утреннем безветрии. Агафон выгреб на глубокое место, запустил мотор и пошел по направлению к Акуловскому заливу. На хорошей скорости быстро миновал Перетрясово, острова, Татарские могилы, мыс Бороды и, только когда стал огибать Дымовку, снизил скорость до самых малых оборотов, чтобы не спугнуть браконьеров. Однако застать разбойничков врасплох Агафону не удалось. Ритмичный и певучий звук нового мотора они услышали издалека, торопливо выбрали сети и начали уходить. Как и в прошлый раз, в лодке их было двое, на слани кучей свалена тяжелая, наполненная рыбой сеть. Имея почти двойное в ходе преимущество, Агафон быстро настиг браконьерскую байду, подал кормовым веслом сигнал выключить мотор, круто развернулся впереди их форштевня, убрал скорость и стал медленно приближаться, сознательно демонстрируя маневренность своей лодки и алую на рукаве повязку дружинника.
Браконьеры поняли, что на этот раз им не ускользнуть, сделали вид, что покоряются, тоже сбавили скорость и заглушили мотор. Агафон хорошо знал, что всех браконьеров роднит одна особенность; они коварны, беспощадны, но в такой же степени и трусливы, когда на них нападают энергично и решительно.
Переключив свой двигатель на холостой ход, Агафон крестообразной ручкой кормового весла подтянулся к их борту, дерзко и смело ухватившись за железный штырь, где висела причальная цепь, прямо спросил: