Как-то опасно и почти довольно блеснув голубыми глазами, юноша снял маску, и барон почувствовал, как захлопнулась над его головой крышка гроба: молодым нахалом оказался сам цесаревич Александр. Он, барон Корф, офицер его величества, жизнью присягавший особам императорского дома, вызвал на дуэль наследника престола. Тут же принеся извинения, Владимир пытался предотвратить дуэль, но вздорный мальчишка, рассыпаясь оскорблениями, сделал извинения невозможными. Словно смертник, идущий в бой, барон откланялся, и отыскав Мишу, уехал с бала. Он провел ночь в особняке Репниных, благо сестра Мишеля после бала вернулась во дворец, а на утро князь, проведя пол ночи в уговорах Корфа еще раз попытаться отменить дуэль, приказал закладывать лошадей - Владимир согласился попробовать принести извинения еще раз, но они не успели.
Ворвавшиеся в особняк жандармы арестовали обоих. О происшедшем стало известно императору, кто-то из присутствующих на балу свидетелей донес о дуэли, и рассерженный на обоих, Корфа - как зачинщика ссоры, и Мишеля - как адъютанта цесаревича, не оповестившего императора о произошедшем, Николай Павлович приказал взять их под арест. Через день Корфа и Репнина сослали на Кавказ.
Выехали они незамедлительно, едва собрав вещи, но две недели быстрой скачки не развеяли ни боли, ни отчаяния. Мишель ни в чем не винил друга, понимая, что произошло нечто чрезвычайное, хотя барон и избрал не делиться с бывшим адъютантом его высочества деталями личной жизни. Но по обычно вспыльчивому Корфу князь безошибочно видел, что и дуэль, и все, что произошло после, было лишь чудовищным стечением обстоятельств. Сам Мишель поначалу пробовал говорить об Анне, но Корф резко осадил его, и что-то в глазах Владимира подсказало князю, что именно воспитанница, ставшая актрисой, и была причиной срыва друга. Впрочем, оба мужчины в душе понимали, что став актрисой, девушка была потеряна для них обоих.
Их отправили в один из дальних гарнизонов в горах, более того, бои шли не прекращаясь, и связь с внешним миром была почти потеряна. Вестей из Петербурга не было, а письма отца избегали упоминать Анну. Сам же Корф писал редко и лишь пару строк, здоров, жив - более, говорить ничего не хотелось. Не спрашивал он и о воспитаннице отца, хотя и безумно хотел, но каждый раз при мысли об Анне душу пронзала острая боль: Анна была актрисой, зачем ему знать, чью постель сейчас греет его недосягаемая мечта. Сам он, всегда зная, что хочет обладать ею, в душе относился к ней, как к святыне, и не позволил себе осквернить ничем, и теперь кто-то другой, играючи, срывал так жаждуемый им цветок.
Новости о смерти отца настигли его через несколько месяцев после самого события. Письмо Андрея Долгорукого запоздало, а потом бои и горы помешали барону узнать о постигшем его горе. В тот день он впервые получил и новости об Анне: оказывается, она все это время жила в особняке отца, но теперь была вынуждена съехать. Писал Андрей и о тяжбе, затеянной его матерью, но твердо обещал разобраться со всем сам, пока лишь позволив почему-то свирепствующей княгине считать, что она получила городской особняк, но клянясь, что как только Корф возвратится, все будет разрешено. Владимир лишь повел плечами - ему было плевать на долги отца и потерю особняка, сердце словно окаменело. Отца больше не было в живых, последний раз, когда они говорили - они ссорились, и ничего нельзя уже вернуть, а судьба Анны становилась все плачевнее.
Нет, Владимир никогда не обольщался, что стареющий отец сможет ее оградить от домоганий поклонников, особенно если учесть, что сам уже было выбрал ей покровителя… Но что ждет ее теперь, одну, без какой-либо помощи и защиты?
Почти одновременно он получил письмо управляющего, господина Шуллера. Карл Модестович справлялся, намерен ли барон менять управляющего, и обещал, что в противном случае клянется продолжать служить господину Корфу честно и без обмана, приумножая состояние барона. И просил дать ему возможность выкупить Полину, намереваясь жениться на давно приглянувшиеся ему девушке. От старшего барона эту связь они скрывали, но недавно Полина обнаружила, что ожидает ребенка, и господин Шуллер хотел бы завести с ней честную семью. Владимир был не против. Сухой ответ в Двугорское гласил, что он согласен на сумму, предложению Шуллером, но если тот будет воровать или обманывать, то разберется с ним по приезде в поместье. Об Анне он не обмолвился и словом.
Заявление об отставке на высочайшее имя было отправлено незамедлительно, и потянулись долгие месяцы ожидания. Владимир сомневался, что император удовлетворит его просьбу, но в душе надеялся. Смерть отца, он - последний в роду, как, впрочем, и Репнин, да и быть может, его величество уже имел возможность успокоиться?
Отказ об отставке пришел через три месяца. Три долгих месяца надежд и отчаяния, и Корф понял, что гнев императора не остынет никогда. Ему было запрещено покидать полк, запрещено даже выезжать в курортные города. И вновь - горы, бои, кишлаки…
Так прошло пять лет. Барон Корф и князь Репнин были прощены лишь осенью 1843 года в связи с рождением цесаревича Николая Александровича. Оказалось, что несостоявшийся дуэльный партнер все-таки помнил о них, но смог смягчить гнев отца, лишь подарив России наследника престола. Впрочем, бюрократия и дороги отложили отставку еще на год, и вот, наконец, зимой 1844 года, пять лет спустя смерти отца и назначения Анны актрисой императорского театра, Владимир Корф, наконец, спешился у ворот поместья в Двугорском.
Дела поместья не заняли много времени, да и Владимиру было практически плевать на расходные книги, которые Карл Модестович услужливо разложил перед ним. Господин Шуллер был предельно честен все эти годы, и как и было обещано, Владимир размашисто подписал вольную Полины. Оставался лишь вопрос расписки об уплате долга Долгоруким, но и эта “утерянная” бумажка была недавно обнаружена Полиной и отдана барону почему-то отводящим взгляд Карлом Модестовичем.
На утро Владимир заехал с визитом к князю Долгорукому, вот уже пять лет женатому на сестре Мишеля, и как и ожидалось, Андрей вернул в его собственность городской особняк, все эти годы, вопреки протестам Марьи Алексеевны, не продаваемый князем, хоть и не используемый семьей Долгоруких. Разобравшись со всеми делами и распорядившись привести особняк в жилое состояние, барон, скрепя сердце, поскакал в Петербург. Несколько дней покрутившись в высшем свете и пытаясь вскользь узнать о судьбе Анны, даже представлять ее содержанкой другого мужчины было больно, и если, отделенный от нее тысячами миль, на Кавказе он мог думать об этом, как о чем-то абстрактном, то здесь, в туманном Петербурге, все стало щемящей душу реальностью. На четвертый день, так и не узнав ничего путного, он купил ложу и поехал в театр на спектакль, где Анна числилась исполнительницей небольшой роли. Мысленно подивившись подобному раскладу - он всегда ожидал, что воспитанница отца будет как минимум одной из ведущих актрис, Владимир заказал вино и устремил внимание на сцену, но когда его ожидающий взгляд моментально узнал возлюбленную, бокал замер в руке.
Анна изменилась. Похудевшая, осунувшаяся, на бледном, тщательно покрытом пудрой лице, глаза, горевшие нездоровым блеском, казались еще больше, а руки были почти призрачно тонки. Нахмурившись, Владимир созерцал ту, кого любил всю жизнь, и четко очерченные губы сжимались в узкую линию. “Что же ты натворил, отец…”, пронеслось в его сознании. Он уже почти собрался уйти, но в этот момент девушка зашлась кашлем и, судя по пролетевшему по ложам шепотку, впервые покинула сцену. Барон тут же направился к гримерным комнатам, но Сергей Степанович, извиняясь, сообщил, что Анне уже взяли извозчика и увезли домой.