- А когда должен приехать господин Гарди?
- Завтра или послезавтра... Теперь, милая Горбунья, посоветуй мне, что делать... Эта дама, несомненно, любит господина Гарди... очевидно, она замужем, поэтому и перепугалась, когда узнала, что за ней следят... Что же мне теперь делать?.. Я хотел спросить дядюшку Симона... но он таких строгих нравов на этот счет... да и в его годы... интересоваться любовной историей!.. А ты, Горбунья, ты, такая чуткая и добрая... ты это можешь понять.
Молодая девушка вздрогнула и горько улыбнулась. Агриколь, не замечая этого, продолжал:
- Я и подумал, что никто кроме Горбуньи мне не даст лучшего совета. Когда господин Гарди приедет завтра, должен ли я ему все это рассказать или...
- Подожди! - прервала его Горбунья: она что-то припоминала. - Когда я ходила за работой к настоятельнице монастыря св.Марии, она предложила мне поступить поденщицей в один дом, где я должна была наблюдать... проще говоря... шпионить...
- Негодяйка!
- И знаешь за кем? Не помню наверно фамилии... Бремон или Фремон... В этой семье у очень набожной матери есть замужняя дочь, которую слишком часто посещает один фабрикант...
- Что ты говоришь? Так неужели этот фабрикант и есть...
- Именно господин Гарди!.. Я не могла не обратить внимания на это имя, когда настоятельница его произнесла! Но с тех пор произошло так много событий, что я совершенно об этом забыла. Очень может быть, что это та самая дама, за которой я должна была шпионить!
- А зачем это понадобилось настоятельнице? - спросил кузнец.
- Не знаю... но для чего-то да нужно... если за этой дамой следят... Быть может, теперь бедняжку уже предали... опозорили... Это ужасно!
Заметив, что Агриколь вздрогнул, Горбунья прибавила:
- Что с тобой?
- А почему бы и нет? - ответил кузнец на свою мысль. - А если все это дело одних и тех же рук?.. Настоятельница может легко столковаться с аббатом! Но опять-таки... Какая может быть тут цель?
- Говори яснее, Агриколь, - заметила Горбунья. - А главное - почему ты ранен? скажи... успокой меня.
- Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить... Чем больше я думаю... тем больше мне начинает казаться, что история этой молодой дамы имеет связь с другими фактами...
- Что ты хочешь сказать?
- Представь себе, уже несколько дней вокруг нашей фабрики происходят какие-то странные вещи: во-первых, по случаю поста один аббат из Парижа, очень красивый, видный мужчина, явился проповедовать в деревушке Вилье, в четверти лье от наших мастерских... Этот аббат, говорят, в своей проповеди позволил себе напасть на господина Гарди и оклеветать его.
- Как так?
- Ты знаешь, что господин Гарди напечатал нечто вроде положения об условиях труда и правах на прибыль, которые он нам предоставляет. В конце этого положения он поместил несколько афоризмов, полных благородства и простоты, и несколько отрывков из различных философских теорий и религиозных учений; в этих отрывках речь идет о великом законе общечеловеческого братства. Именно из-за того, что господин Гарди выбрал все самое чистое из всех существующих религий, этот аббат сделал заключение, что он не признает никакой религии. С этого он и начал, нападая не только на господина Гарди с кафедры в церкви, но и изображая нашу фабрику каким-то проклятым очагом разврата, признавая нас всех достойными проклятия за то, что, вместо того чтобы в воскресенье слушать его проповеди или шляться по кабакам, наши товарищи, их жены и дети проводят день вместе, занимаясь работами в саду, чтением, хоровым пением и семейными танцами в нашем общежитии. Аббат дошел даже до того, что стал утверждать, будто бы соседство кучи таких атеистов, как он нас называет, может навлечь гнев Божий на всю округу... что, мол, говорят о приближении холеры и что, быть может, именно благодаря нашему нечестивому соседству все окрестности станут жертвой этого мстительного бича.
- Но проповедовать среди невежественной массы такие вещи - это значит подстрекать ее к самым отчаянным поступкам! - воскликнула Горбунья.
- Этого-то аббат и добивается.
- Да что ты говоришь!
- Соседние жители, вероятно подстрекаемые еще кем-нибудь, начали относиться очень враждебно к фабричным: в них возбудили если не ненависть, то по крайней мере, зависть... Видя, что мы живем все вместе, в хорошем доме, сытые, одетые, энергичные, веселые и трудолюбивые, они всегда нам завидовали, а теперь помимо аббата их подстрекают еще тайные агенты из числа самых скверных работников с фабрики Трипо, нашего конкурента. Все эти козни уже принесли плоды: между нашими фабричными и соседними жителями были уже две или три стычки... В одной из этих свалок и меня ранили камнем в голову...
- А ты правду говоришь, что рана несерьезная? - с тревогой переспросила Горбунья.
- Говорят тебе, пустяки!.. Но враги господина Гарди не удовольствовались проповедями: они пустили в ход нечто гораздо более опасное.
- То есть?
- Я и мои товарищи немало поработали оружием в Июльские дни. Теперь мы считаем, и не зря, - что сейчас не время за него браться. Другие смотрят на дело иначе, - мы их не осуждаем, но остаемся при своих взглядах. Дядюшка Симон, не менее храбрый, чем его сын, и добрый патриот, одобряет нас и руководит нами. Но вот уже несколько дней вокруг фабрики, в саду, на дворе стали попадаться прокламации, в которых говорится: "Вы трусы и эгоисты! Если случай вам послал хорошего хозяина, вы сразу стали равнодушны к страданиям ваших братьев и безразличны к средствам освобождения! Материальное благосостояние развратило вас".
- Боже мой! Агриколь, как они упорны в своей злобе!
- Да... и, к несчастью, все это начинает действовать на наших молодых товарищей; так как затрагивают их лучшие чувства, они не могут не отозваться на прокламации. В наших мастерских, где до сих пор царило братское согласие, появились ростки розни... чувствуется начало глухого брожения... холодное недоверие заменяет у некоторых привычную дружескую откровенность... Но если я тебе скажу, что эти воззвания, - в чем я почти наверняка убедился, - распространяются эмиссарами аббата-проповедника... да если сопоставить это с сегодняшним появлением молодой дамы, то, не правда ли, это доказывает, что господин Гарди окружен многочисленными врагами?