Аббат д'Эгриньи, входя к господину Гарди, придал своему лицу необыкновенно приветливое, благожелательное выражение; взгляд преисполнился любезности и мягкости, а оттенок голоса никогда еще не обладал большей ласковостью.
- Ну что, милый сын мой? - сказал иезуит, лицемерно его обнимая (иезуиты любят объятья). - Как вы себя сегодня чувствуете?
- Как всегда, отец мой!
- По-прежнему ли довольны вы службой окружающих?
- Да, отец мой!
- Никем, надеюсь, не нарушается любимая вами тишина?
- Нет... благодарю вас.
- Ваша комната все еще вам нравится?
- Да...
- Вы ни в чем не нуждаетесь?
- Ни в чем, отец мой.
- Мы счастливы, что жизнь в нашем скромном доме вам нравится, и хотели бы предупреждать все ваши желания.
- Я ничего не желаю... отец мой... ничего, кроме сна... Сон так благодетелен... - прибавил господин Гарди с унынием.
- Сон - это забвение... а в этом мире лучше забывать, чем помнить, ибо люди так неблагодарны и злы, что всякое воспоминание горько... Не правда ли, сын мой?
- Увы! Это слишком верно, отец мой!
- Я все восхищаюсь вашей набожной покорностью, дорогой сын мой. Ах! Как отрадна Богу такая постоянная кротость в несчастии! Поверьте мне, дорогой сын мой, что ваши слезы и кротость - достойная жертва Создателю и принесут пользу вам и вашим ближним... Ведь если человек создан только для страдания, то страдать, испытывая благодарность к Богу за это страдание, все равно, что молиться... и не только за себя, но за все человечество.
- Только бы небу было угодно, чтобы мои слезы не остались бесплодными! Страдать - молиться! - повторил господин Гарди про себя, как бы желая погрузиться в эту мысль. - Страдать - молиться... молиться за все человечество... А между тем... мне прежде казалось, - он сделал над собой усилие, - что назначение человека...
- Продолжайте, сын мой, выскажите вашу мысль... - сказал д'Эгриньи, видя, что тот замолчал.
После минутного колебания, господин Гарди, в начале речи выпрямившийся в кресле, снова откинулся на его спинку и с безотрадным унынием, как-то весь опустившись снова, прошептал:
- Зачем думать?.. Это утомляет... а я не в силах больше...
- Это правда, сын мой, зачем думать?.. Лучше верить.
- Да... лучше верить... страдать... а главное, надо забыть... забыть...
Господин Гарди не закончил, изнеможенно откинул голову и закрыл лицо руками.
- Увы, милый сын мой, - сказал аббат со слезами на глазах и с дрожью в голосе; затем этот превосходный комедиант опустился на колени возле кресла господина Гарди. - Увы! Как мог друг, так низко вам изменивший, не оценить такого сердца, как ваше? Но это всегда бывает, когда мы сосредоточиваем свои привязанности на творениях Бога, не думая о самом Создателе... И этот недостойный друг...
- О! Сжальтесь... не говорите мне об этой измене... - прервал иезуита г-н Гарди с умоляющим видом.
- Хорошо! Я не буду говорить о нем, возлюбленный сын мой. Забудьте о друге-предателе, об этом бесчестном человеке... Рано или поздно Бог покарает его за бессовестный обман... Забудьте и ту несчастную женщину, вина которой очень велика, так как для вас она попрала самые святые обязанности. Господь готовит ей страшное наказание... и настанет день...
Господин Гарди снова прервал отца д'Эгриньи, сказав сдержанным, но глубоко взволнованным голосом:
- Нет, это слишком... Вы не знаете, отец мой... какую причиняете мне боль... Нет... вы этого не знаете...
- Простите меня... простите, но, увы! Вы видите, что даже простое напоминание о земных привязанностях еще я теперь так болезненно волнует вас... Не доказывает ли это, что искать утешение надо не в порочном и развращенном мире, а выше?
- Боже! Да суждено ли мне когда-нибудь найти их? - воскликнул несчастный в приступе отчаяния.
- Найдете ли вы их, дорогой и добрый сын мой? - воскликнул иезуит с прекрасно разыгранным волнением. - Да разве вы можете в этом сомневаться? О, какая великая радость ждет меня в тот день, когда, после нового шага, который вы сделаете по пути спасения, проложенному вашими слезами, - все, что для вас теперь еще темно, озарится божественным, несказанным светом!.. О! Святой день! Счастливый день! Когда порвется последняя связь между вами и этой срамной и грязной землей, вы сделаетесь одним из наших братьев и станете стремиться только к вечным радостям!
- Да!.. к смерти!
- Скажите лучше - к вечной жизни! К раю, возлюбленный сын мой! И вам уготовано там почетное место у престола Всемогущего... Мое отеческое сердце жаждет этого, надеется на это... потому что и я и все наши добрые отцы, мы молимся о вас ежедневно.
- Я делаю все, что могу, для достижения этой слепой веры, для отречения от всего земного, где я смогу найти, наконец, покой, как вы уверяете, мой отец.
- Мой бедный, добрый сын, если бы ваша скромность позволила вам сравнить себя теперь с тем, чем вы были, когда прибыли сюда... вы бы поразились... И все это только благодаря искреннему желанию уверовать... О, какая разница! Вместо жалоб и отчаяния наступило набожное спокойствие... не правда ли?
- Да, это правда... бывают минуты, когда мое сердце вовсе не бьется... я спокоен... Мертвые ведь тоже спокойны... - сказал господин Гарди, поникнув головой.
- Ах, сын мой... дорогой сын мой!.. Вы разбиваете мне сердце, когда так говорите! Я все боюсь, что вы жалеете о светской жизни... богатой ужасными разочарованиями... Впрочем, еще сегодня... вы, к счастью, подвергнетесь решительному испытанию.
- Как так, отец мой?
- Ведь к вам должен сегодня прийти один из лучших рабочих с вашей фабрики, славный ремесленник?
- Ах, да! - сказал господин Гарди, припоминая, потому что его память так же ослабела, как и мозг. - Да... Агриколь должен прийти... Мне кажется, что я с удовольствием его увижу.
- Вот это-то свидание и явится тем испытанием, о котором я говорю... Присутствие милого юноши напомнит вам ту деятельную, занятую жизнь, которую вы некогда вели. Быть может, эти воспоминания заставят вас отнестись с презрительным сожалением к тому благочестивому покою, в котором вы теперь живете. Вы опять захотите броситься в водоворот жизни, полной всяческих волнений, опять захотите найти новых друзей и новые привязанности, словом, вернуться к прежнему шумному и деятельному существованию. Если эти желания проснутся в вас, значит, вы еще не созрели для уединения... и повинуйтесь им, сын мой. Пользуйтесь снова жизнью и ее удовольствиями. Мои пожелания последуют за вами даже в светский круговорот. Но верьте, сын мой, что, когда ваша душа снова будет разрываться от новых измен, это мирное убежище будет всегда для вас открыто, и я снова готов буду оплакивать с вами печальную превратность дел земных...