- О! Как это хорошо... как благородно! - Затем, прочитав письмо до конца, он, грустно вздохнув, заметил Агриколю:
- Какое сердце у мадемуазель де Кардовилль! Какая доброта! Какой ум!.. Какие возвышенные мысли! Я никогда не забуду, с каким благородством она делает мне свое великодушное предложение! Дай Бог ей счастья... если оно здесь возможно, в этом грустном мире!
- О! Поверьте, - продолжал с увлечением кузнец, - мир, в котором живут подобные люди и многие другие, если и не обладающие неоценимыми достоинствами той превосходной девушки, то все же достойные привязанности честных людей, - этот мир не состоит только из грязи, испорченности и злобы... Напротив, он свидетельствует в пользу человечества... Этот мир ждет вас, призывает вас... господин Гарди!.. Послушайтесь совета мадемуазель де Кардовилль, примите ее предложение... вернитесь к нам... вернитесь к жизни... ведь этот дом - сама смерть!
- Вернуться в мир, где я так страдал?.. Покинуть это спокойное убежище?.. - нерешительно отвечал господин Гарди. - Нет! Нет! Я не могу... я не должен.
- Я не рассчитывал на одного себя, чтобы убедить вас, - воскликнул с возрастающей надеждой кузнец. - У меня есть могущественный помощник (он указал на дверь), которого я приберегал напоследок... Он явится, если вы позволите.
- Что хотите вы этим сказать, друг мой?
- Эта хорошая мысль пришла на ум все той же мадемуазель де Кардовилль... впрочем, у нее других и не бывает. Зная, в какие опасные руки вы попали, зная коварную хитрость этих людей, стремящихся подчинить вас своей власти, она мне сказала: "Господин Агриколь, характер господина Гарди так добр и благороден, что его легко могли ввести в заблуждение... честное сердце с трудом ведь верит в чужую низость... Но есть человек... сан которого должен в данном случае внушить доверие господину Гарди... этот удивительный священник к тому же нам родня и сам чуть не сделался жертвой непримиримых врагов нашей семьи!"
- Кто же этот священник? - спросил господин Гарди.
- Аббат Габриель де Реннепон, мой приемный брат, - с гордостью объявил кузнец. - Вот благородный священник!.. Ах, если бы вы познакомились с ним раньше, вы бы не впали в отчаяние, а надеялись. Ваша печаль уступила бы его утешениям!
- Где же он? - с любопытством и удивлением спрашивал господин Гарди.
- Там, в приемной. Когда отец д'Эгриньи увидал его со мною, он страшно рассердился и велел нам уйти. Но славный Габриель заметил, что ему надо будет, быть может, побеседовать с вами о важном деле и потому он останется... Я же, как более нетерпеливый, попросту оттолкнул аббата, который хотел преградить мне путь, - и ворвался к вам... Очень уж мне хотелось повидать вас... Теперь вы, месье, примите Габриеля, не правда ли? Он не посмел войти без вашего позволения... Я пойду за ним. Вы поговорите и о религии... Право, его вера самая истинная, потому что она успокаивает, утешает, ободряет... вы это сами увидите... Может быть, благодаря мадемуазель де Кардовилль и Габриелю вы, наконец, возвратитесь к нам! воскликнул кузнец, не имея сил скрыть свои радостные надежды.
- Друг мой... нет... я не знаю... я боюсь... - со все возраставшим колебанием говорил господин Гарди, чувствуя невольно, что он ожил, согретый сердечными словами кузнеца.
Воспользовавшись замешательством бывшего хозяина, Агриколь открыл двери и крикнул:
- Габриель... брат мой... иди, иди... господин Гарди желает тебя видеть...
- Послушайте, друг мой, - возражал господин Гарди, все еще колеблясь, но почти довольный тем, что его согласия добились, так сказать, силой. Друг мой, что вы делаете?
- Я зову нашего и вашего спасителя! - отвечал Агриколь, совсем опьянев от счастья и уверенный, что вмешательство Габриеля в дела господина Гарди будет успешным.
По призыву кузнеца Габриель вошел в комнату господина Гарди.
33. ТАЙНИК
Мы уже говорили, что в стенах многих комнат, занимаемых пансионерами преподобных отцов, были устроены некие тайники для облегчения непрерывного шпионажа, которым орден окружал тех, за кем он желал наблюдать. Господин Гарди находился в числе тех, за кем наблюдали. Поэтому возле его комнаты было устроено тайное помещение, в котором могли находиться два человека; труба, похожая на каминную, проветривала и освещала эту комнатку, в которой находилось и отверстие акустического прибора, помещенного так искусно, что в тайнике было слышно со всей ясностью каждое слово, произнесенное в соседней комнате: кроме того, несколько круглых дырочек, ловко прорезанных и замаскированных в различных местах, позволяли видеть все то, что происходило в комнате.
В эту минуту в тайнике находились д'Эгриньи и Роден.
Тотчас же после внезапного появления Агриколя и твердого ответа Габриеля, который объявил, что будет говорить с господином Гарди, если тот его позовет, отец д'Эгриньи, не желая производить шума, который вызвала бы его попытка помешать свиданию Агриколя с господином Гарди, но сознавая, какие опасные последствия могли произойти для планов ордена благодаря этому свиданию, отправился посоветоваться к Родену.
Роден во время своего быстрого и счастливого выздоравливания жил в соседнем доме, также принадлежавшем иезуитам. Он сразу понял крайнюю серьезность положения. Признавая, что все меры, принятые отцом д'Эгриньи, чтобы воспрепятствовать свиданию с Агриколем, были вполне разумны и что исполнению его плана помешало только то, что кузнец слишком поторопился с приходом, Роден все-таки пожелал сам увидеть, услышать, обсудить и обдумать все, что произойдет при этом свидании, и тотчас же отправился вместе с отцом д'Эгриньи в тайник, немедленно послав при этом агента к парижскому архиепископу. Мы увидим дальше, для чего это было сделано.
Преподобные отцы пришли в тайник в самый разгар беседы Агриколя с господином Гарди.
Успокоенные вначале мрачной апатией, в которую был погружен господин Гарди и из которой его не могли вывести благородные побуждения кузнеца, почтенные отцы увидели, что опасность стала постепенно возрастать и принимать угрожающие размеры с той минуты, когда господин Гарди, поколебленный настояниями ремесленника, согласился ознакомиться с письмом мадемуазель де Кардовилль, и вплоть до того момента, когда Агриколь позвал Габриеля, чтобы нанести последний удар по колебаниям бывшего хозяина.