В СССР и во многих других государствах модерна так называемая «измена Родине» считалась страшнейшим из преступлений и каралась смертной казнью. Общественное мнение в целом не возражало, т.к. тоже считало измену, предательство страшным преступлением. Согласитесь, сюрреалистично: я, человек, личность, предаю интересы государства, меня за это казнят, общество (в том случае, если не сомневается в моей измене) аплодирует. Дурдом.
Смотрите. Что такое предательство? Это когда человек действует не в интересах объекта A (которому обещал), а своих собственных или (реже) в интересах третьих лиц, противоречащих интересам A. Причем оговорка «которому обещал» присутствует не всегда. Есть институты, преданность интересам которых в модерне постулируется как врожденная обязанность: «Родина» (Господин), семья, традиция. Все это сливается в кибелическом образе «Родины-матери». То есть, грубо говоря, в модерне можно стать предателем, никому ничего не обещая. Каждый обязан блюсти некие чужие интересы как свои по факту рождения в юрисдикции владык этих интересов. Предательством в модерне является любой акт осознания собственных, отдельных интересов. Либо умирай за Кибелу-Рею, за Веру, Царя и Отечество, либо умри. Модерн — эпоха роев. Рой не терпит индивидуального поведения. Корни концепции предательства именно здесь — во временной (тысячелетия — это тоже временно) необходимости жесткого примата группы.
А что же с индивидуальным предательством? Когда не я предал «Родину», а я предал тебя? А ничего. Строго говоря, никакого индивидуального предательства не бывает. Концепция предательства и наказания за него в сути своей есть примитивный грубый механизм обеспечения группового действия и, шире, безопасного общежития. Один и один — это тоже группа. Заключая некое соглашение, двое образуют группу. Семиомифическое поле «предательство» защищает ее групповой интерес от индивидуальных интересов составляющих ее членов. Презабавно: миф охраняет двоих от каждого из двоих. Иначе, концепция предательства хранит группу как высшую ценность, как нечто, во что можно войти, но из чего не положено выходить без потерь. Так было. Возможно, какое-то время так было необходимо.
Но теперь? Границы групп размыты, ценность государства сомнительна, разговоры о нерушимости групп настолько смешны, что их почти никто не ведет. В разряд более или менее несомненных ценностей (слово «ценность» следует произносить без особого пафоса: мы говорим о ценности как о мере, как о способности иметь цену) попали мобильность, яркая индивидуальность, разнообразные права личности. Вообще концепт прав личности возвысился над концептом безусловной преданности групповым интересам. Ни одно заметное государство уже не осмеливается призывать умирать за Кибелу-Рею устами своих официальных наймитов. Да, оплачиваемые с черного хода маргинальные урапатриотические мурзилки отчасти делают это за него, но от вельмож вы этого уже почти не услышите, вельможи сегодня тоже говорят о свободах личности. Но свобода личности, друзья, противоречит концепции измены/предательства. Свободный не обязан хранить преданность, а следовательно не может быть и предателем. Это касается не только принятых ранее врожденных преданностей («Родина», семья, обычай), но и преданностей по обещанию. Обещание — всего лишь слова. Странно считать, что оно лишает свободного его свободы.
Предал — это обманул ожидания. Я предал Родину, корпорацию, семью, тебя, его, их, но можно ли меня за это осуждать, ведь я действовал так, как считал нужным? Я работал на свои интересы и свои желания, кто осудит меня за это? Я обманул ожидания? О, у меня были веские причины. Вдумайтесь, вы хотите меня осудить за то, что я соответствовал своим, а не вашим интересам. Своим, а не вашим. Осуждение за предательство — эгоизм слепцов, действующих по принципу «а нас-то за что?». Помните, что, осуждая меня, вы точно так же действуете не в моих интересах, как я действовал не в ваших. Понятно, что вам ваши ближе, ок. Мне же — о, не удивляйтесь, — ближе мои.
Есть известная история одной предательницы. Наверное, слышали о Тоньке-пулеметчице. Перескажу коротко. Девятнадцатилетняя медсестра во время Второй мировой войны попала в руки к немцам. Ей вручили пулемет и велели расстреливать пленных советских солдат и партизан. Она и расстреливала. После войны вышла замуж, вела тихую спокойную жизнь. Ее нашли аж в 1976 году и казнили. Вопрос — за что? Изменница она была? Ну, наверное. Но ведь, не будь ее, тех пленных все равно расстреляли бы. Она просто работала нажимательницей на спусковой крючок. Убивала, да. Но кто на войне не убивал? Война кончилась. Если бы эта женщина продолжала убивать, ее наказание было бы оправданным — общество в этом случае просто защищалось бы. Но ведь нет, ничего такого не было. Была простая обывательница, которая когда-то совершила предательство. Просто чтобы как-то улучшить свои жизненные условия. Казалось бы, да и ладно! Но нет, государство не может не поддерживать концепт измены, ибо это один из удерживающих его стальных обручей. Прощаешь предпочтение личных интересов преданности интересам твоей группы — подталкиваешь группу к развалу.