Останавливали Вильгельма не уступки, а программа строительства собственного большого флота. Он опасался, что если сокрушит Францию, ее колонии достанутся не немцам, а англичанам. Ну а наращивание флота, в свою очередь, неизбежно втягивало в грядущий конфликт Великобританию.
8 декабря 1912 г., в период Балканского кризиса, Вильгельм созвал совещание военного руководства. Тема совещания была сформулирована как «Наилучшее время и метод развертывания войны». По мнению кайзера, начинать надо было немедленно. Мольтке соглашался, что «большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше». Но указывал, что надо провести пропагандистскую подготовку: «Следует лучше обеспечить народный характер войны против России». И лишь гросс-адмирал Тирпиц возразил, что моряки еще не совсем готовы: «Военно-морской флот был бы заинтересован в том, чтобы передвинуть начало крупномасштабных военных действий на полтора года». С его мнением согласились. А через полтора года — получалось лето 1914-го.
Как раз перед этим, в 1911–1912 гг., были приняты законы о чрезвычайном военном налоге, увеличении армии и программа модернизации вооружений. Рассчитана она была на 5 лет, до 1916 г. Но после данного совещания решили, что программа должна быть выполнена раньше — к весне 1914 г. И добавили к пакету еще несколько законов — о повышении расходов на вооружения путем введения налога на доходы и об очередном увеличении набора в армию.
Соседи отреагировали адекватно. Франция приняла закон о трехлетней военной службе— и к 1916 г. ее армия должна была увеличиться в полтора раза. А в марте 1914 г. программу перевооружения приняла Россия. И Мольтке писал, что «после 1917 г. мощь России окажется неодолимой», она будет «доминирующей силой в Европе», а, следовательно, «всякое промедление ослабляет шансы на успех». Была еще одна важная причина поскорее начинать войну. Как подсчитал профессор Лондонского университета Джолл: «Стоимость вооружений и экономическое напряжение германского общества были так велики, что только война, при которой все правила ортодоксального финансирования останавливались, спасла германское государство от банкротства». И начаться война должна была именно на Балканах, чтобы союзная Австро-Венгрия не вильнула в сторону. Кайзер указывал канцлеру Бетман-Гольвегу, что для этого требуется «хорошая провокация», и «при нашей более или менее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессе таковую можно сконструировать».
Но от «конструирования» провокации немцев избавили сербские заговорщики. Когда прозвучали выстрелы в Сараеве, Вильгельм находился в Киле на праздновании «Недели флота». И на полях доклада о теракте он обрадованно начертал: «Jetzt oder niemals» («Теперь или никогда»). А банкир Варбург, тоже приглашенный на праздник, был крайне удивлен, когда кайзер, узнав об убийстве сербами эрцгерцога Франца Фердинанда, заговорил вдруг о «предупредительной» войне… против Франции.
В германском обществе объявление войны вызвало единодушный восторженный порыв. Рейхстаг почти единогласно проголосовал за военные кредиты. По всей стране прокатились шовинистические манифестации и «факельцуги». Взахлеб повторялось выражение кронпринца Вильгельма «frischfrolich Krieg», что можно перевести, как «освежающая веселая война». Многие вступали в армию добровольцами. Одним из них, кстати, стал австриец Адольф Гитлер. От призыва в многонациональную австро-венгерскую армию он уклонился, поскольку сражаться за разношерстную империю Габсбургов, зараженную «славянством» и «еврейством», не желал. Но войну считал необходимой и писал, что «само существование германской нации было под вопросом». Перебравшись в Мюнхен, он 3 августа 1914 г. подал петицию с просьбой принять его волонтером на имя короля Баварии Людвига III (в Германии наряду с императором еще сохранялись престолы королей и герцогов отдельных земель, хотя власть их была уже чисто номинальной). Прошение уважили, и Гитлер был призван добровольцем в запасной полк, вскоре направленный в Бельгию.
Но первые жертвы и «пленные» появились не на фронте. Если Россия позволила свободно выехать всем подданным враждующих государств, очутившимся на ее территории к началу войны, а Франция и Англия интернировали их, то в Германии дело обстояло иначе. Было лето, многие россияне приехали сюда отдохнуть на немецких курортах, подлечиться в здешних клиниках, ехали поступать в германские университеты. В одном лишь Берлине оказалось свыше 50 тысяч русских. А в Восточную Пруссию прибыли десятки тысяч сезонников из Русской Польши, Литвы, Белоруссии. И в Германии началась дикая русофобская истерия.
Из клиник вышвыривали на улицы послеоперационных больных. Озверевшие толпы ловили и избивали «шпионов», некоторых до смерти. Очевидцы описывают факты, как одну женщину буквально растерзали, другую, студентку — не успели, с нее только сорвали всю одежду и в таком виде сдали подоспевшей полиции. Русских арестовывали всюду, полицейских участков не хватало, и людей свозили в казармы воинских частей. Мужчин призывного возраста объявляли даже не интернированными, а сразу военнопленными. Били, глумились. Свидетель пишет, что в казармах драгунского полка под Берлином офицеры «обыскивали только женщин, и притом наиболее молодых. Один из лейтенантов так увлекся обыском молодой барышни, что ее отец не вытерпел, подбежал к офицеру и дал ему пощечину. Несчастного отца командир полка приказал схватить, и тут же, на глазах русских пассажиров его расстреляли».
При посредничестве нейтральных государств женщинам, детям и старикам все же позволили выехать. Станиславский, очутившийся в Германии со своим театром, описывает, как массу людей, измученных и голодных, гоняли с поезда на поезд, высаживали на станциях. При этом лупили, подгоняли пинками, заставляли ходить строем. Конвоиры, сопровождающие их до границы Швейцарии, не уставали издеваться. Офицеры и тут периодически развлекались обысками женщин, требуя от них при этом раздеваться догола.
А солдаты с винтовками сопровождали дам в уборную, не разрешая закрывать за собой дверь. Жене Станиславского актрисе Лилиной, пытавшейся противиться, когда ей приказали обнажиться для «обыска», офицер разбил лицо рукояткой револьвера. А ехавшей с ними московской старушке-баронессе офицерам очень понравилось давать пощечины. И она кричала: «Что вы делаете? Я же приехала к вам лечиться, а вы меня избиваете…» С массами рабочих-сезонников обошлись еще проще, чем с «культурной публикой». Всех обобрали, мужчин объявили пленными, а женщин отправили на работы в те же прусские поместья, но уже на рабских условиях. Тех, кто пробовал протестовать и требовать отправки в Россию, расстреливали на месте…
Что ж, если кайзер уже во многом выглядел как бы «эскизом» фюрера, то и поведение германской армии и администрации в Первую мировую войну стало как бы «репетицией» того, что будет во Второй мировой. Масштабы пока были поменьше, еще отбрасывались не все «условности», но черты «белокурой бестии», которая зальет кровью Европу, уже просматривались. Еще Клаузевиц ввел в свое учение о войне «теорию устрашения». Писал, что «нужно бороться против заблуждений, которые исходят из добродушия». Он доказывал, что мирное население должно испытывать все тяготы войны — тогда оно будет воздействовать на правительство, чтобы поскорее запросило мира. Шлиффен дополнил эти мысли «доктриной устрашения». И в 1902 г. германский генштаб издал «Kriegsbrauch im Andkriege» — официальный кодекс ведения войны. В нем разделялись принципы «Kriegsraison» — военной необходимости, и «Kriegsmanier» — законы и обычаи военных действий, причем подчеркивалось, что первые всегда должны стоять выше вторых.
По планам «блицкрига» оставлять крупные силы в тылу для поддержания порядка было нельзя. А значит, требовалось сразу же так запугать местное население, чтоб и пикнуть не смело. Никакого партизанского движения еще и в помине не существовало, но везде, куда вступали германские войска, на людей обрушивался «превентивный террор». Так было, например, в оставленном русскими частями Зависленском крае — Ченстохове, Калише и др. С городов взимали контрибуции, брали и расстреливали заложников, грабили. Взрослых мужчин объявляли военнопленными и угоняли в Германию. Мирный Калиш бомбардировали из орудий, перебив сотни жителей.