С тем и жил дальше. Жил и помаленьку с глузду съезжал. Там ведь, под землей, сухо, прохладно, тело и без свинцового футляра нетленным остается — вот князь и решил, что Бася его не умерла насовсем и еще ожить может.
А тем временем оказался в Юровичах проездом из Санкт-Петербурга в Париж известный граф Феникс. Не иначе жирный кус почуял.
— Ну как же в хорошей сказочке без Калиостро? Никак.
— Послушай. У Екатерины Второй, той самой, что и с самим Каролем Пане-Коханку зналась, этот шарлатан бывал? Бывал. Напаскудил там? Напаскудил. Через город Смоленск его на курьерских обратно во Францию прогнали? Прогнали.
— Ладно, допустим, поверил я. Что дальше?
— А дальше — подкатывается наш граф к Жигимонту и говорит: «Оживлю я, ваць-пане, любимую супругу вашу, только дорого это будет вам стоить».
А тот, понятное дело, согласен. Без ума же совсем — и что не о сокровищах его, не о дукатах звонких речь, не додумался. Может, сам и попросил того шарлатана итальянско-французского об услуге.
Ну, как уж там дело обернулось, не знаю. В чернокнижии я, натурально, не силен. Договорились, что поднимет граф Басю из гроба — но не телесно, а пока только душу одну. Ибо закаменела плоть. Только, говорит, не думайте, пан Жигимонт, сразу обнимать — целовать ее: растает как сахарная. Погодите самую малость.
Что уж наш молодой вдовец посулил колдуну иноземному — Бог один ведал. Но, я так думаю, знахарка тоже кое-что услыхала, а более того догадалась: потому что улучила кое-как она минуту, подобралась к Жигимонту и говорит:
— Чует мое сердце, кое по нашей ласточке покойной болит, хоть и куда поменее твоего. Вызвать ее душу из рая твой клятый граф вызовет, не стану спорить, да только здесь и оставит. Такую, что навечно будет к замковому камню прикована, если послушаешь его.
Привидение, то есть. Дух бесплотный и неприкаянный. Тень души бессмысленную.
— А с нею и тебя к камню прикует, и замок с его чудесами в полное владение получит, — говорит знахарка далее.
— Не нужен мне замок, — отвечает Жигимонт, — а богатства уж, можно сказать, я графу Фениксу и так пообещал.
— Ну а душа твоя бессмертная тебе нужна ли? — говорит эта то ли Беатриса, то ли Зофья. — Не веришь мне или веришь наполовину — но что тебе стоит меня в мелочи послушаться?
— В какой мелочи? — отвечает молодой князь. А он уж насторожился: не на плохом счету эта старуха была в замке.
— Рукой ты своей женки и впрямь не касайся, — говорит она. — Возьми Близнецов и одним кушаком, персиянским, сам подпояшься, а другой сразу же, как увидишь светлое облачко или иное что, на княгиню похожее, набрось на нее и обверни покрепче вокруг стана. А там посмотришь, что будет.
Ну, в назначенный срок, в полнолуние, отослал князь всю прислугу из стен; а птиц еще раньше кого на волю выпустил, кого подарил.
Вот взошли молодой князь и чародей Феникс на самый верх толстенной стены, и стал граф говорить басурманские слова. У князя один кушак вокруг кунтуша повязан, другой за пазухой спрятан. Бормочет граф свои словеса, курит снадобьями своими чародейскими, дурманными…
И тут луна взошла — большая и вся как дорогое серебряное блюдо. Отразился ее свет в одном из зубцов крепостных, будто в зеркале — и видит князь, что движется навстречу ему светлая тень, обличьем точь-в-точь покойница. И улыбается тихо да легко.
Выхватил тут Жигимонт из-за пазухи пояс с заморскими травками и цветами, набросил на тень и еще закрутил как аркан. А потом притянул к себе серебристую дымку и поцеловал прямо в губы. И вознеслись оба кверху, к луне.
Завизжал тут страшно чародей, рванулся к супругам — ан тут ушла у него из-под ног земля. Вместе с замком и его сокровищами.
Говорят, невредимы они остались, все как есть — только колдун пропал неведомо куда. И сам замок, и брильянты на стенах целы, и оружие бесценное, и дерево, и картины живописные, о которых я не успел много сказать, и даже дорогие книги. А сторожат это богатство двенадцать золотых апостолов, чтобы никто недостойный на них не покусился.
Сверху же только ворота замковые остались, с такой аркой, а на щит с двойным гербом: Радзивилловы трубы, меж двух верхних — агнец со стягом, что он копытцем придерживает, и на стяге косой крест.
Тут увидели те, кому рядом быть случилось, как вышли, обнявшись, из порушенных врат двое: Жигимонт и Барбара. Только не обыкновенные люди они были, а будто два кубка алебастровых, два сосуда из матового хрусталя, светящегося изнутри, и ни былинки под их стопой не пригибалось. Оба в одинаковых мужских поясах, только у нее посреди узора горит ясным пламенем точно такой же ягненок с пасхальной хоругвью, как и на гербе.