– Христиане, о светлость! Христиане, о величество! Они отразили опасность, которую готовил тебе Элагабал; отстранили, вместе со мною, смерть направленную на голову твою и твоего сына. Слушай, – прибавил он увлекаясь, несмотря на свою обычную холодность, – мы сильны в Риме; без нас язычники дали бы возможность Элагабалу убить тебя. Предоставь нам не только благорасположение, каким мы уже пользуемся, но первенство. Дай могущество Агнцу, вознеси Крейстоса над империей. И род твой будет плодовит во веки веков, вечно будет обладать мечом и державою мира и будет благословен, как праведный, святой и великий!
– Да, да! – подтвердили христиане, увлеченные красноречием Атты, который совсем преобразился. – Дай первенство Агнцу, вознеси Крейстоса над империей!
На глазах Маммеи показались слезы.
– Я за вас, христиане. Я разделяю ваше учение; я люблю Крейстоса. Но не спрашивайте с меня большего. Я не стою во главе империи, и сын еще очень молод, а нечистый, попирающий ногами Рим, может похитить его у вас. Я вам обещаю, я вам обещаю любить вас и покровительствовать вам.
Она встала, обратившись к Атте:
– Всякий раз, когда Атта придет сюда, пусть он знает, что Маммеа будет счастлива беседовать с ним о Крейстосе. – И она отступила назад, в полутьму коридора, где поблескивал кинжал ее слуги.
А в это время в садах и за стенами, на площади и близлежащих улицах, многоголосая толпа повторяла имена Маммеи и Александра и проклинала Элагабала, – так проявлялась любовь и надежда на лучшее будущее империи, так выражалось возмущение Черным Камнем, его Великим Жрецом, юношами наслаждения и преторианцами, пролившими кровь римлян. Маммею и Александра хотелось приветствовать всем простолюдинам, даже с другого берега Тибра, где ютились восточные христиане.
Дворец заполнялся военными. Христиане Атты растерянно смотрели, как из всех его комнат выходили вооруженные люди. А в садах, под портиками, в атриуме, в глубине перистилей, в кубикулах и залах, украшенных статуями и канделябрами, в гинекее – всюду громко и упорно повторялись имена Маммеи и Александра:
– Да здравствует цезарь, трижды благочестивый!
– Пусть Маммеа во главе империи охраняет отрока!
– Он наш, наш, наш император, единственный, кого мы признаем!
Возбужденная криками, Маммеа появилась под портиками вместе с Александром, положила руку на плечо сына и взволнованно посмотрела на огромную толпу, лившуюся по Риму живым потоком. Раздался всеобщий крик радости: так Рим приветствовал ее и Александра.
Однако армия, судя по всему, не собиралось пока признавать этих перемен. За исключением преторианцев Дворца цезарей, преданных Маммее, войска оставались на стороне Элагабала, точнее, они отождествляли служение Александру, и поэтому мало что понимали в происходящих событиях. Им казалось, что действия толпы направлены против обоих, поэтому безжалостно разгоняли мятежников, восстанавливая общий порядок. Это поняли Маммеа, ее советники и Атта, который по секрету предложил ей:
– Тебе лучше удалиться, думаю, скоро войска, как и народ, перейдут на сторону твоего сына, а значит, на твою. А если не согласишься, можешь все испортить.
Она подняла глаза и увидала в глубине улиц, в основном у лагеря преторианцев, черную массу вооруженных солдат, озарявшуюся, как светом молний, блеском оружия. От Тибра опять поднималась конница – консулы приказали ей занять городские высоты – и всюду Черный Камень, поверженный ненадолго, вновь призывал к жестокой междоусобной войне. Необходимо было как можно скорее привлечь воинов Элагабала на свою сторону разными выгодами и тем самым избежать хаоса войны, пробуждавшего в них слепые инстинкты убийц и делавшего их неуправляемыми. Маммеа приветливо улыбалась народу, а Ульпиан, Сабин, Модестин и Венулей многозначительно кивали головами. Атта прокричал христианам:
– Ее светлость спасена, и Крейстос одержал сегодня великую победу. Довольно! Удалимся!
И он исчез в толпе, сопровождаемый рукоплескавшими ему христианами и выросший в своем честолюбии, а Маммеа, Александр и их свита возвратились во дворец под неумолчный рев голосов, разливавшийся по набережным, форуму, по холмам и террасам домов, переполненных народом, который одновременно проклинал Элагабала, замкнувшегося в Старой Надежде, немой и мрачной, на Целийском холме.
XVIII
На дорожках Старой Надежды, в тени листвы, прорезаемой ярко освещенными просеками, у стен, уходящих вдаль смутными очертаниями, вокруг бассейнов с тихой рябью на поверхности воды, вокруг беседок и статуй, в мрачной тишине преторианцы дожидались призыва Элагабала к борьбе, но он колебался. Они были построены в боевом порядке, в три линии: копьеносцы в первой, принципы во второй и вооруженные палицей триарии в третьей. Между ними выстроились отряды манипул и велитов. Каждый манипул имел свое знамя, в виде копья с деревянной фигурой на вершине, и маленьким золотым или серебряным щитом с изображениями Элагабала, которому воины некогда принесли присягу. В глубине развевался вексилум, знамя конницы, – частью уже вернувшейся, – кусок сукна на древке; офицеры стремились к простилю, где высилось копье, обернутое красным знаменем. Звуки труб и рогов раздавались то там, то здесь.